Маргерит Дюрас - Плотина против Тихого океана

Землемер больше не оборачивался. Напряженный как струна, он размеренным шагом шел к своему автомобилю.

— Мы четвертые, — сказала мать. — Четвертые, получившие этот надел. Все разорились или сдохли. А они, они все жиреют.

— Четвертые? — переспросил Жозеф в изумлении. — Черт побери, этого я не знал, ты мне не говорила.

— Я сама недавно об этом узнала, — сказала мать, — и забыла сказать тебе.

Жозеф задумался, что бы он мог еще сделать. И придумал.

— Подождите-ка, — сказал он.

Он бросился в свою комнату и вернулся с маузером. Он снова смеялся. Мать и Сюзанна, застыв на месте, смотрели на него, не решаясь вымолвить ни слова. Сейчас он убьет землемера. Все изменится. Все кончится здесь, через минуту. И все начнется сначала. Жозеф вскинул на плечо свой маузер, навел его на агента, как следует прицелился и в самую последнюю секунду поднял дуло ружья к небу и выстрелил в воздух. Наступило тяжелое молчание. Землемер со всех ног бросился к машине. Жозеф расхохотался во все горло. За ним мать и Сюзанна. Агент наверняка слышал, как они смеются, и все же несся к машине сломя голову. Добежав до машины, он сейчас же нырнул в нее и, не оглядываясь на бунгало, на полной скорости отбыл в направлении Рама.

С тех пор землемер довольствовался тем, что посылал письменные «предупреждения». Он ни разу не приезжал к ним с инспекцией. Можно было предположить, что он приедет сразу после отъезда Жозефа. Но, наверно, он ничего еще об этом не знал.

И потому никто, даже землемер, не останавливался у бунгало. Бесполезная дробь хранилась в патронташе Жозефа. А его беспризорный маузер невинно и глупо висел на стене его комнаты. И «ситроен», — «а „ситроен“ — это я сам», — говаривал Жозеф, — потихоньку покрывался пылью, ржавел, стоя без дела между центральными сваями бунгало.

Привлеченная посевами, на равнину слеталась самая разнообразная дичь. Мимо бунгало то и дело проносились машины с охотниками. За последние четыре года их стало много больше: Рам славился своей охотой. Шум машины, несущейся по раскаленной дороге, был слышен издалека, по мере приближения к бунгало он все нарастал и наконец наполнял собой всю равнину. Но вот машина проносилась мимо, и вскоре уже из рамского леса раздавалось лишь протяжное эхо гудков. Возвращения охотников можно было ждать лишь через несколько часов, и Сюзанна ложилась отдохнуть в тени моста.

Через несколько дней после приступа мать навестил доктор. Его не слишком обеспокоило ее состояние. Он прописал ей удвоить дозу таблеток, посоветовал избегать волнений, но все же понемножку вставать и каждый день давать себе физическую нагрузку. Он сказал Сюзанне, что мать должна как можно меньше думать о Жозефе, поменьше о нем волноваться и «вновь обрести вкус к жизни». Мать соглашалась регулярно принимать таблетки, потому что от них она спала, но этим и ограничивалась. Первые дни Сюзанна пыталась настаивать, но это было совершенно бесполезно, мать упрямилась.

— Если я встану, я только еще сильнее буду ждать его. А я больше не хочу его ждать.

Она теперь спала почти весь день.

— Двадцать лет я мечтала, что смогу когда-нибудь вот так спать, — говорила она.

И спала, потому что ей действительно хотелось спать, спала с наслаждением и упорством, чего раньше с ней никогда не случалось. Порой, проснувшись, она вдруг начинала проявлять некоторый интерес к внешнему миру. Чаще всего это касалось брильянта.

— Придется мне все же когда-нибудь встать и наконец избавиться от него.

Она смотрела на брильянт, возможно, с чуть меньшим отвращением, чем раньше. Он все так же висел у нее на шее вместе с запасным ключом.

Сюзанна предоставила матери во всем поступать по своему усмотрению и только каждые три часа давала ей таблетки, которые та охотно принимала. С тех пор как уехал Жозеф, мать наконец окончательно перестала интересоваться делами концессии. Она больше ничего не ждала ни от земельного ведомства, ни от банка. Капрал по своей собственной инициативе засеял пять верхних гектаров, чтобы обеспечить будущий урожай. Мать не вмешивалась. И кстати говоря, именно благодаря капралу у них не переводились горячий рис и жареная рыба. Сюзанна относила еду матери и часто ела вместе с ней, присев на краешек кровати.

Только за едой, да еще вечерами мать иногда разговаривала с Сюзанной, а так она даже не глядела на нее, когда та заходила к ней в комнату. Говорила она всегда одно и то же: ей, мол, все равно придется рано или поздно встать, чтобы увидеться с папашей Бартом.

— Десять тысяч, на сей раз я прошу всего лишь десять тысяч.

На что Сюзанна обычно отвечала:

— Не так уж плохо! В общей сложности будет тридцать.

И мать улыбалась робкой, принужденной улыбкой:

— Вот увидишь, мы выкрутимся.

— Но, может быть, пока и не стоит его продавать? — говорила иногда Сюзанна. — Спешить некуда.

Ничего определенного на этот счет мать не говорила. Она сама не знала, что будет делать с деньгами. Однако она твердо решила, что новых плотин она строить не будет. Может, на эти деньги они все же уедут. А может, ей просто хотелось иметь эти деньги, оставить десять тысяч франков про запас.

Каждые три часа Сюзанна поднималась в бунгало, давала матери лекарство и снова возвращалась к мосту. Но ни одна машина не останавливалась у их бунгало. Сюзанна иногда даже жалела о мсье Чжо, о том времени, когда он каждый день приезжал к ним на своем лимузине. По крайней мере это было хоть что-то. Пусть даже здесь стояла бы пустая машина, все лучше, чем совсем никакой. Ей казалось, что их бунгало превратилось в невидимку, и она, дежурившая у моста, тоже; казалось, никто не видел, что здесь есть бунгало, а еще ближе, у моста, — девушка, которая ждет.

И вот однажды, когда мать спала, Сюзанна поднялась к себе в комнату и вынула из шкафа вещи, которые подарил ей мсье Чжо. Она выбрала самое красивое платье, то, что она надевала, когда они ходили в буфет в Раме, и еще в городе, и про которое Жозеф говорил, что такие носят только проститутки. Это платье ярко-голубого цвета, которое было заметно издалека. Сюзанна перестала надевать его из-за Жозефа. Но теперь, когда Жозеф уехал, ей больше нечего было бояться. Раз он решил уехать и бросить ее здесь, она могла действовать по собственному разумению. И натягивая на себя это платье, Сюзанна поняла, что она делает нечто очень важное, может быть, самое важное из того, что она делала до сих пор.

Но автомобили, как и раньше, не останавливались возле девушки в голубом платье, девушки в платье проститутки. Сюзанна подождала три дня, а на третий, вечером, выбросила его в речку.

Так прошло три недели. За эти три недели они не получили ниоткуда никаких известий: ни письма от Жозефа, ни даже письма из банка или предупреждения из земельного ведомства. И за эти три недели ни одна машина не останавливалась возле их бунгало. Но вот однажды утром она увидела младшего Агости. Он был один и без машины.