Ольга Литаврина - Пока мы рядом (сборник)

Понедельник. 27 августа

Все в этот день, как нарочно, шло через пень-колоду. С утра я, Кирилл Сотников, журналист столичной газеты «НМ» – «Новости Москвы», с трудом продрав глаза после вчерашнего «мальчишника» по поводу возвращения из отпуска, убедился, что особенно торопиться мне незачем. В редакцию я уже опоздал и придется придумывать очередные «объективные» причины, а говоря проще, заниматься враньем, чего в последнее время – увы! – и так хватало в моей жизни.

Врать я разрешал себе в основном женщинам, тем, которые особенно мне досаждали: просто хотелось избежать лишних истерик.

По отношению же к любимому делу я старался свести вранье до минимума. Поэтому я все же начал поторапливаться. Наспех перехватив чая с бутербродом (никогда не любил кофе), я выбежал из дома, надеясь быстренько домчаться до работы на своем еще вполне приличном «Лендкрузере». Но «пень-колода» упорно брала свое: невезуха продолжалась. Машина не завелась, выяснять причину было некогда, и мне, избалованному кожаным салоном, пришлось тащиться в метро, как какому-нибудь среднему московскому инженеру.

В итоге в редакции я появился поздно, в скверном настроении и с «особенной» головной болью (каждый раз наутро после дружеских посиделок казалось, что она болит как-то особенно невыносимо). Молча, перекинувшись только грустным кивком с коллегами, пробрался в свою клетушку. Вся наша большая редакционная комната была разделена тонкими перегородками на мизерные клетушки, где умещались только компьютерный стол и два стула и где подчас неплохо работалось под постоянное и привычное общее жужжание, как в июньском улье. Но сегодня мне не хотелось ни включать компьютер, ни листать рабочий блокнот, поскольку сдавать материал, договариваться об интервью, тем более ехать на место событий я был решительно не способен. «Пень-колода» не оставляла мне ничего другого, кроме тупого сидения перед компьютером и ожидания грозного селекторного окрика главредши.

Но сегодня меня подстерегал совсем другой окрик. Точнее, не окрик даже, а тихий стук каблучков от входной двери и нетерпеливый голос дружбана по совместным гулянкам Дениса Забродина – Дэна, – чья клетушка сообщалась с центральным входом:

– Кирюха! Ты все еще никак не въедешь? Тут к тебе…

Я вынырнул из угрюмого оцепенения, посмотрел сначала на соответственно помятую после вчерашнего физиономию Забродина, а потом… Я еще толком и не понял, кто стоит в дверном проеме, как внутри сначала все замерло, а потом горячая кровь плеснула прямо в мозг, закололо в сердце и в висках – на пороге стояла моя первая любовь, смысл моей юношеской жизни – Майка, Майя Миленина, Златовласка, одноклассница, точь-в-точь такая, как в нашу последнюю встречу, – тоненькая, хрупкая, легкая. Что-то в ней всегда было особенное, от чего захватывало дух, как от купания в ледяной воде.

Я тряхнул головой и протер глаза – но видение не исчезало. Наоборот, Майка, шестнадцатилетняя Майка Миленина, подошла и оказалась совсем близко, как будто и не было прошедших с той поры лет и я снова смогу пригласить ее на танец, как тогда, на выпускном…

И, только придя в себя, я осознал, что чудес не бывает, что мне скоро стукнет сорок семь, а подошедшая девушка, хотя и поразительно похожа на Майку, в чем-то неуловимом совсем другая – чуть другие черты лица, рост, а главное, глаза – холодно и жестковато смотрящие глаза абсолютно незнакомого человека.

Хорошо, что я не успел к ней обратиться. Совладав с собой, я предложил ей садиться и представился:

– Кирилл Сотников, «Новости Москвы».

– Элизабет Сименс, – чопорно и холодновато ответила гостья.

– Простите, чем обязан? – спросил я, уже догадываясь, кто эта удивительная гостья.

– Я сегодня из Лондона, господин Сотников, – продолжила девушка на довольно чистом, но с легким неопределимым акцентом русском, – вы, наверно, удивились, увидев меня. Мы с мамой очень похожи… Были похожи, – хмурясь, поправилась она, – я – дочь Ричарда и Мэй Сименс. Девичья фамилия моей матери Миленина. Вас я таким и представляла по фото. Нечто страшно важное заставило меня приехать, и именно к вам. Если нетрудно, пойдемте посидим в удобном для разговора месте, и я полностью вас информирую. Вам не запрещают отлучаться из редакции?

– О, конечно, нет! Я весь в вашем распоряжении!

Я все никак не мог отделаться от дежавю, хотя и помнил утром в зеркале свою физиономию невыспавшегося сорокашестилетнего холостяка! В лучшие дни дамы давали мне всего сорок, но рядом с этой девочкой я в любом случае выглядел эдаким «папиком». Впрочем, сейчас было не до себя. Все вчерашнее мгновенно забылось, я заторопился, как влюбленный мальчик, опрокинув стул, рассыпая бумаги, – скорее подать руку, скорее увести ее отсюда, где все клетушки словно замерли от любопытства и где она смотрелась так неожиданно и чуждо со своей неуловимо-иностранной манерой осторожно смотреть на собеседника и холодно подавать лишь кончики пальцев.

На Страстном бульваре, где находилась наша редакция, милые местечки теснились на каждом шагу, и совсем рядом – самая старая кафешка, «Сластена», где подавали отличные пирожные и кофе и где я не был с самого детства, так как с детства же абсолютно равнодушен к сластям. Сейчас мне не придумалось ничего лучшего для девушки, чем это местечко!

Мы выбрали самый отдаленный столик. Мне так хотелось подольше задержать ее руку в своей, и мы слегка замешкались возле ее стула. И тут Элизабет потянула руку к себе, и снова, как в редакции, прямо глядя мне в лицо материнскими глазами, произнесла тихо и жестковато, сразу ставя все на места:

– Господин Сотников, нам с вами предстоит сугубо деловой разговор. Времени у меня мало, так что не будем отвлекаться.

Слегка обескураженный таким холодным обращением, я, продолжая чувствовать себя старым и нелепым с этой совершенно спокойной девушкой, неловко плюхнулся на свой стул и заказал кофе и пирожные, стараясь незаметно рассмотреть ее как можно подробнее.