Денис Кудерин - Рассказы

– Не путаешь, 28 ноября. Приглашаю.

– Приду, – Владимир улыбнулся – впервые за время моего с ним знакомства. – Наливай по второй, Коль.

Здоровяк Николай Иваныч, двигая плечами, как паровозными шатунами, разлил еще по пятьдесят. Выпили. Похрустели солеными огурцами.

– Хорошие у жинки твоей огурчики получаются, изумительные! – восхитился громко Владимир. – У моей похужей – квелые какие-то выходят, так-то вроде и ничего: если в салат там или в рассольник, то сгодятся, но эти… – он подержал в пальцах маленький изогнутый зеленец, закрыл глаза, поместил его в рот и, разжевывая, помотал головой, изобразив неземное блаженство. – Ух!

– Да, хорошие, – согласился Николай.

Владимир подвинул к себе блюдце, на котором лежало нарезанное тонкими ломтиками сало. Взял один кусочек, съел его, взял другой и, понюхав, тоже приговорил.

– И сало у тебя всегда отменное. За одно сало и люблю к тебе ходить, – тут Владимир посмеялся немного, приглашая повеселиться и Николая, но тот шутку друга пропустил, ибо глядел задумчиво в окно, за которым интенсивно сгущался мрак.

– Сало у тебя, говорю, доброе! – не унимался шебутной Владимир. – Две прослойки мяса – смори сюда: одна потоньше, другая потолще, и солено, как надо – ни «пере», ни «недо» – а в аккурат! И шкурка, гляди – не мягкая, но и не резиновая, а точно по ГОСТу – приятная такая на укус, да терпкая! Чесночок, перчик, пряности! Объедение! – Обмакнув в блюдце с горчицей, он скушал еще один кусок. – Тесть у тебя умеет солить, умеет, старый хрыч!

– Да, это у него выходит, – снова согласился Николай.

Владимир дожевал сало и перешел к поеданию из кастрюльки отварной картошечки, щедро политой маслом, посыпанной укропом и еще горячей. Жуя, он притоптывал от наслаждения ногой.

За окном стемнело совсем, вдоль дороги внизу зажглись слабосильные, словно чахотошные, фонари. Неслышимые отсюда, ехали по шоссе игрушечные автомобили.

Выпили еще по одной: за зимушку-зиму.

– Слушай, Николя, – молвил Владимир, откинувшись на спинку стула, – а ты в бессмертие души веришь?

– Чего? – не понял друг, нюхавший в этот момент черный хлеб.

– Ну в Страшный Суд там, в Небеса? Вообще, веришь во что-нибудь?

– А, ты вон про что. Нет, не верю. Туфта все это. Бога – нет! – и Николай для пущей убедительности стукнул кулаком по столу, так что приборы трусливо звякнули.

– А я верю, Коля! Недавно окончательно уверовал. После случая одного.

– Ну-ка, ну-ка, – Николай нолил , и они синхронно вздрогнули, опрокинув.

– Да ничего особенного. Так, пустяки… – Володя достал сигарету: закурить как можно позже во время застолья было его любимой игрой с самим с собой; он этот момент всегда оттягивал до последнего – тем приятней было начинать первую после начала пития, когда в голове уже плывет волнами уютная эйфория. – У меня, как ты знаешь, тетка недавно померла… Так вот, я тебе поведаю, как родному, Коля: тетка эта была мне не просто тетка, а по молодости, да и по зрелости тож, еще и полюбовница – она, ты знаешь, ненамного старше меня и только в конце старухой-то стала, а раньше была ядреная баба…

– Вот как, значит.

– Ага. А закрутили мы тогда еще, когда я только из армии пришел в 79-м, и жена моя в больнице лежала не помню с чем. Тетка по какой-то надобности домой к нам явилась, ну выпили мы с ей (она этим делом не брезговала), и так получилось, что… познал я ее, короче, в библейском смысле слова.

– Ну ты кобель, Вован, с теткой родной… того, не погнушался! – усмехнулся Николай без осуждения.

– Да что такого, Коля! Жизнь! Она баба хорошая была, тетка-то, ласковая, одинокая. Ты слушай дальше… Шло время. Дети у меня росли. И периодически, когда возможность представлялась, с теткой мы это – пое.ывались тайно; было какое-то особое наслаждение, Николай, в этой запретной связи. Чем-то она меня как баба очень возбуждала, до помрачения ума прямо – какие предлоги я только не выдумывал, чтобы свидания наши осуществить… Ну так вот, померла она полгода назад. Схоронили. Я горевал, конечно, но виду не подавал. Пить стал больше, это да, – Володя показал ладонью на бутылку, стоявшую на столе, будто призывая ее в свидетельницы. – И вот какая штука, Коля. Стала мне Киса (это я тетку так называл в приватной, как говорится, обстановке) во сне являться, но не как смутный образ, а как наяву – совершенно живая, теплая, даже пахнущая так, как она пахла – конфетами мятными! И ум у меня в этих снах не сонный, а такой, как сейчас, нормальный и ясный, мать его! То есть связь наша, друг ты мой, не прервалась, а продолжается и по сей день – как видишь, уже наполовину по ту сторону земного существования! А ты говоришь – туфта.

– Ну, это… другое что-то, причем тут Бог, – возразил Николай. – И если на то пошло, то, Володя, вынужден тебя огорчить, это не тетка твоя вовсе, а… такой демон, суккуб называется. Церковь, кстати, не одобряет.

Володя с недоумением посмотрел на Николая.

– Не, не, Коля, ты меня не пугай! Не разрушай моей гармонии. Какой демон – баба обыкновенная. И лучше даже стала, чем при жизни была. Поэтому я в загробное существование безоговорочно теперь верую. Давай хлопнем!

– Давай… Да я пельмени варить поставлю.

Они выпивают и разговаривают еще – хорошо, обстоятельно разговаривают.

Проходит два часа. Почти все выпито. Друзья переместились в комнату. Володя, отодвинув занавеску, стоит у окна с видом на божью бесконечность: голый двор, пустырь, кромка леса на горизонте, как расческа с обломанными через один зубцами, и дальше – грязное ватное одеяло неба. Николай сидит в кресле у противоположной окну стены и, глядя на Владимира, хлопает глазами.

В комнате сумрак, но электрическое освещение не включено. Снег бросает внутрь помещения отблески, создавая мистическую, трепетную атмосферу. Снаружи немного вьюжит, ветер подхватывает снег и кружит его на пустыре, будто танцуя с ним вальс. Изредка пересекают прямоугольник окна медленные черные птицы. Отсюда, с девятого этажа, виден почти весь мир, в который когда-то пришли и в котором теперь живут, из одного небытия вынырнув и в небытие другое, не менее забубенное, направляясь, два человека – Николай и Владимир.

Пауза, возникшая сама собой в их разговоре, длится уже очень долго – настолько, что предмет беседы забыт и похерен обоими, да и бог с ним: суть вещей бессловесна.

– Ну что, Коля, – решается вдруг нарушить молчание Владимир, не оборачиваясь к другу, а продолжая глядеть на прострел в тоскливую даль, – пойдем отпи.дим кого-нибудь?

– Не болтай, – чуть пошевелившись в кресле громадным телом, только и отвечает Николай.

И снова настает тишина, и в ней, звенящей и уютной тишине, нарушаемой только тиканьем часов, да еле слышным бормотанием телевизора за стеной у соседей проходит и этот вечер, и эта ночь, и все остальное, о чем я умолчал или просто не сумел поведать.