Оливия Агостини - Ржавчина в крови

Она присела ко мне на колени и улыбнулась. Я откинул её волосы со лба и посмотрел на неё терпеливо, как смотрел десять лет назад, когда её держала на руках Эвелин, ожидая, что наконец она перестанет молчать и заговорит. И почувствовал, что готов ждать хоть целый век, время утратило всякое значение, Лавиния никогда не повзрослеет, так и останется для меня навсегда ребёнком.

— I… [93] Я… (англ .).

Я услышал шаги в коридоре, посмотрел на дверь и увидел, как опустилась ручка.

Сейчас дверь откроется и войдёт Федерико, но он остановился — наверное, догадался, что у меня гостья, потому что Лавиния как раз в этот момент громко заговорила, умоляя меня попросить мисс Бернс не приходить больше на съёмочную площадку. Ведь я как режиссёр, пояснила она, имею право высказать такую просьбу.

Дверная ручка поднялась, и мы продолжили разговор.

— Почему?

Лавиния вспыхнула, глаза загорелись. Мисс Бернс превратилась для неё в кошмар, в наваждение, нет больше сил, она всё время кружит вокруг неё, — как же она может играть! Она ведь не даёт ей ни минуты покоя, чтобы сосредоточиться или, наоборот, отдохнуть душой. А теперь, когда они живут в одной комнате, она не может видеться с Френни ночью, потому что совершенно невозможно выйти тайком. Мисс Бернс спит так чутко! И если только она что-нибудь узнает и расскажет её матери, тогда…

— Oh, then, Ferruccio! I know my mother! [94] О, тогда, Ферруччо! Я знаю свою мать! (англ.). Она увезёт меня домой, не задумываясь.

— Ну-ну, что ты такое говоришь! — похлопал я её по плечу, пытаясь остановить всхлипывания. Эвелин никогда этого не сделает, не явится сюда, чтобы всё испортить, она неспособна на такое.

Но Лавиния внезапно перестала плакать и покачала головой. Я ведь не знаю, какая Эвелин мать, как строга с ней, непреклонна, требовательна. В Лондоне она живёт под стеклянным колпаком, словно затворница в монастыре, и неважно, что Эвелин всё время занята в театре, её контроль работает безупречно.

Я постарался, чтобы она улыбнулась, и в конце концов у неё всё же появились ямочки на щеках, — ну зачем же плакать, всё можно поправить!

— Yes? [95] Да? (англ.).

— Дай подумать, — попросил я. Потом, не знаю уж, как это получилось, неосторожно заметил, что тут не помешал бы, наверное, брат Лоренцо с одной из своих чудодейственных склянок, чтобы одарить мисс Бернс глубоким сном и спасти ночь, любовные встречи, секрет.

Шекспир всё время сидел в засаде, литература становилась канвой нашей жизни, реальность дышала со страниц книги и странным образом вполне устраивала в таком виде.

За окном где-то в деревне зазвонил колокол, и Лавиния вспомнила о времени. Минуты промчались, ей нужно немедленно вернуться в свою комнату, прежде чем из кухни вернётся мисс Бернс с неизменным стаканом воды, который каждую ночь ставит на тумбочку. Что случится, если она не застанет её? Лавиния чмокнула меня в щёку, подержала кончики моих пальцев в своих руках и исчезла так же, как появилась.

Почти сразу же скрипнула дверь, и вошёл Федерико, ослепляя меня своей улыбкой.

— Куда ты пропал?

— Я тут был, — ответил он и швырнул в меня ботинок, так что я еле успел отклониться.

Приближались съёмки самой важной и рискованной сцены фильма, у вех нарастало возбуждение и усиливалось волнение. Мы сделали отважный выбор, придётся получать специальное разрешение итальянской цензуры, возможно, даже пометку «Детям до шестнадцати смотреть запрещается» в Великобритании, но в год 1967 от Рождества Христова мы намеревались выиграть сражение. Мы раздвинем занавес и наконец откроем то, что Шекспир не смог показать на елизаветинской сцене 1595 года — любовную ночь влюблённых, которая в трагедии скрыта, почти не существует, словно захоронена между четвёртой и пятой сценой третьего акта. Мы же, напротив, покажем, как пение жаворонка врывается в комнату Джульетты, пробуждая нагих новобрачных в постели.

Стране предстояло ждать ещё три года, прежде чем будет принят закон о разводе, пятнадцать лет — пока аборт станет легальным и исчезнут во мраке истории жуткие фигуры тех женщин, которые тайно делали аборты, и всё же в то лето по всей Европе веял дух любви и свободы, или, скорее, дух восстания во имя любви и свободы. Студенты занимали университеты, проходили мирные демонстрации против войны во Вьетнаме. Был Че Гевара. Шёл 1967 год, когда, как пели «Битлз» в своей песне, которую впервые передали по радио 25 июня этого года, всё, что тебе нужно, это love [96] Любовь (англ.). .

Актёры разделилась на тех, кто любит поспать подольше, и тех, кто спать не любит. К последним очень скоро присоединилась Леда, которая принялась гулять по саду в поисках усталости и свежего воздуха, чтобы упасть потом в объятия Морфея. Я нередко замечал её фигуру под своим окном, когда тоже пытался обмануть ночь. Тогда я свистел ей, она останавливалась, и мы принимались обсуждать отснятый материал, что сохранить, что уничтожить, что отснять заново.

И звёзды на небе сияли, пока я не начинал зевать, не тяжелели веки и я не прощался с Ледой, сказав ей «До завтра».

— То есть уже до сегодня, — неизменно поправляла она меня, посмотрев на наручные часы. И, крадя реплику у старого Капулетти, добавляла: — Уже так поздно, что мы скоро сможем сказать, что очень рано.

Лавиния вновь повеселела. Глаза светились, на губах играла улыбка. За столом, вечером, она согласилась сесть между мной и мисс Бернс. Больше не протестовала, ела с аппетитом, молчала, но не пропускала ни слова из наших разговоров, обмениваясь понимающим взглядом с Френни, сидевшим на другом конце стола и игравшим с хлебным мякишем. Он лепил из него маленькие фигурки, которые наш хозяин приметил, оценил и похвалил.

Андреа Меи, между прочим, познакомился с Федерико в Академии изящных искусств. Он разбирался в живописи и скульптуре и любил бродить по итальянским предместьям в поисках сокровищ для коллекции.

Однажды, пока мы ожидали кофе, он рассказал нам, что нашёл эскиз Леонардо да Винчи на чердаке у одной старой чочары [97] Чочара — крестьянка римской Кампаньи. , он готов был поклясться: эта женская голова слегка напоминала «Мадонну в гроте».

— Лучше бы это оказалась какая-нибудь работа Боттичелли, — сказал Бруно Фантонетти. — Я не в восторге от Леонардо. Может, он и гений, но холодный, солдафонский, типичный инженер… Ничего тебе не говорит, — прибавил он, пока я, наклонившись к Лавинии, шепнул ей, что означает таинственное слово «чочара».

— Oh, I see [98] А, я знаю (англ.). — улыбнулась она.

— Единственная его картина, которая мне действительно нравится, это «Дама с горностаем», — заметил Федерико.