Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 5, 2000

В 1980 году в июньском номере «Нового мира» была опубликована повесть «Уже написан Вертер». Катаев вернулся к истории жертвоприношения. Но на этот раз решил обойтись без обычных советских «легенд и мифов», написать всю правду. Или — почти всю.

Не было, оказывается, отчаянного врангелевца, хитроумного штабс-капитана, возглавлявшего крупнейшую контрреволюционную организацию. Был гимназист, ушедший в военное училище, юнкер времен мировой войны. Он стал художником, о заговоре толком и не знал. И благородного чекиста тоже не было. Был недавний эсер-боевик, террорист, выбившийся в стражи «революционной законности». И кристальной чистоты комсомолки, пожертвовавшей своей любовью, перенесшей немыслимые страдания, не было тоже. Была секретная сотрудница Губчека, так называемая сексотка, в прошлом — горничная, опытная, хладнокровная, жестокая и хитрая особа, по чекистскому заданию познакомившаяся с молодым художником, ставшая его женой. Она следила за мужем, по ее доносу художника и арестовали. А еще был известный писатель, в прошлом — эсер-боевик. Некогда он спас жизнь своему товарищу, который стал чекистским начальником. Именно этого писателя умолила мать арестанта обратиться в ЧК, воспользоваться авторитетом «ветерана революционной борьбы», спасти сына. Писатель выполнил просьбу, едва не поплатившись жизнью. Его прежний товарищ договорился с комендантом, руководившим расстрелами, и тайком отпустил бывшего юнкера. Однако фамилию арестанта уже внесли в список казненных, мать художника прочла этот список, и сын, вернувшись домой, застал ее мертвой. Он бежал из города, но перед этим еще успел встретиться с женой, рассказал о чудесном освобождении. И сексотка вновь донесла на мужа, да заодно на своего начальника и коменданта. Донос поступил к приехавшему из Москвы инспектору. Механизм уничтожения включился, его уже никто не мог остановить. По приказу инспектора в приснопамятном гараже были расстреляны под стук мотора и начальник ЧК, и комендант, и сексотка. А художник, чудом избежавший пули, четверть века спустя попал в сталинский лагерь, где и умер.

Даже сейчас не вполне понятно, каким образом Катаеву, благополучнейшему советскому классику, удалось провести повесть сквозь цензурные рогатки. Возможно, это еще когда-нибудь выяснят, но одесский исследователь Сергей Лущик ставил другую задачу: подготовить текстологически корректное, комментированное издание повести «Уже написан Вертер».

Последовательно, скрупулезно, суммируя достижения немногочисленных предшественников, Лущик выстроил фактографическую канву повести. Основываясь на архивных материалах и одесской периодике, он установил, что Катаев удивительно точно — подневно — описал события, имевшие прямое отношение и к его семье, и к семьям его друзей и знакомых.

Так возникла документально подтвержденная версия судьбы прототипа главного героя повести — художника Виктора Федорова, сына популярного в предреволюционные годы писателя Александра Федорова. Именно Александр Федоров был описан Катаевым в «Траве забвения», его автор называл своим первым наставником в литературе. Установлен и прототип чекиста, бывшего эсера, и писателя, спасшего героя повести, и т. п. Установлено также, что не было знаменитого заговора, о котором столько рассказывали мемуаристы из «компетентных органов». Была обычная чекистская провокация, цель которой — не просто уничтожение тех, кого большевики считали потенциально опасными, но и превентивное устрашение всех жителей города. Кстати, участие в заговоре некогда инкриминировали Катаеву и его младшему брату. И освобождением из тюрьмы оба они обязаны хлопотам знакомого литератора.

А еще установлено, что не было и жестокого, но по-своему честного чекиста. Были заурядные убийцы. Кто-то из них дожил до пенсии, кого-то расстреляли, причем не в 1920 году и не за излишнюю гуманность, а много позже — когда и поскольку пришло время менять исполнителей.

В общем, почти все было почти так, как описал Катаев в повести «Уже написан Вертер», только еще проще и страшнее, что и доказывает Сергей Лущик.

Книга, им подготовленная, — результат коллективных многолетних изысканий. Основная текстологическая работа — устранение цензурных купюр и различного рода искажений — выполнена преимущественно наследниками писателя, сверившими прижизненные публикации повести с рукописями. Комментатор указал источники и наиболее важные разночтения. Что же касается собственно «Реального комментария к повести», то его объем (девятнадцать глав) почти в три раза превосходит объем комментируемого текста. Издание снабжено словарем персоналий, справочный аппарат оформлен так, чтобы им было удобно пользоваться не только составителю, но и массовому читателю (в наши дни — редкая деликатность), изобразительные материалы, включенные в книгу, удачно дополняют ее, помогая составить впечатление о «топографии» катаевской повести, своеобразном колорите эпохи, о прототипах героев и ходе работы комментатора.

О достоинствах работы Лущика можно сказать многое, но есть в ней и недостатки.

Прежде всего решается не та задача, что изначально поставлена: «Реальный комментарий к повести» таковым не является. Это скорее фрагменты монографии о творчестве Катаева, монографии весьма интересной, однако монография — другой жанр.

Путаница с жанрами закономерна. Ведь автор убежден, что реальный комментарий — это, как он выражается, «расшифровка»: выявление реальных событий, на которых основывается писатель, реальных лиц, ставших прототипами литературных героев, и т. д. Спору нет, в монографии задачи подобного рода могут быть и главными. Но для реального комментария они разве что факультативны. Реальный комментарий — пояснение реалий. Причем не всегда тех, что интересны краеведу. Выявление прототипов уместно здесь постольку, поскольку необходимо для пояснения исторических реалий, не более того. У комментария, опять же, своя — традиционная — структура. Он структурно совпадает с комментируемым текстом. Может быть, структура монографии покажется многим более удобной, но опять же: монография — другой жанр.

Примечательно, что «Реальный комментарий к повести» снабжен вступлением с характерным заглавием «Зачем нужен комментарий?». Отметим, что тем, кому нужно такое объяснять, комментарий не нужен. «Комментарий, — утверждает автор, — не ставит литературоведческих задач анализа стиля и приемов блестящей катаевской прозы, это дело будущих исследователей». Непонятно, почему он так уверен, что литературоведы заняты исключительно анализом «стиля и приемов», а текстологический, историко-литературный и реальный комментарий — дело не литературоведческое.