Ицхак Шалев - Дело Габриэля Тироша

Но когда мы, столь всесильные в пустыне, вернулись в реальность ночной улицы предместья Шейх-Джарах, на которой расфранченные молодые арабы отпускали в сторону Айи скабрезные шуточки, и британский полисмен с пониманием подмаргивал им, настроение мое испортилось, снова я пал духом. Габриэль приказал нам не реагировать на эти окрики, ибо «пять пистолетов, находящихся в наших руках, нельзя подвергать опасности», и я видел, что подозрительный взгляд, которым провожал нас полисмен, встревожил Габриэля. Как только мы исчезли из поля зрения полисмена, за поворотом шоссе, он велел нам рассеяться. Только меня оставил, чтобы я помог ему нести сумку с частью оружия в его квартиру, находящуюся совсем близко.

«Выпьешь чаю?» – спросил он меня.

«Нет, спасибо».

«Ну, как тебе сегодняшние маневры?»

«Это чудесно».

«И все-таки ты грустен». – Улыбнулся он мне. – Несомненно, из-за того, что в Шейх-Джарахе те дураки унизили Айю. Верно?»

«Верно».

Он зажег трубку, и, видно, собирался со мной беседовать. Еще раньше, когда он велел мне взять одну из сумок с оружием, которую мог и сам унести, я понял, что намерен со мной поговорить.

«Смотри, – обратился он ко мне с мягкостью, которая дается уверенностью, – тебе еще будет дана возможность свести счеты с унижениями. Причем, с гораздо более серьезными и тяжкими. В конце концов, эти в Шейх-Джарахе не были просто легкомысленными хулиганами, а людьми из вражеского лагеря, намного более опасными. Придет время, и мы посчитаемся с ними, со всеми»

«Когда?» – выдохнул я.

«Рад услышать этот вопрос от тебя, – сказал он, – и еще более рад форме, в которой вопрос этот был задан. Ты с нетерпением ожидаешь этого дня, и это свидетельствует о том, что ты уверен в себе гораздо сильнее, чем когда-либо».

«Это так, – сказал я и покраснел, вспомнив нашу прежнюю беседу, – упражнения с оружием внушили мне уверенность в себе. Она усилилась вместе с улучшением результатов моего владения оружием. И все же я по сей день не уверен, что родился держать оружие в руках, как Дан, Аарон и Яир. Полагаю, что они более подходят к этому, чем я и Айя».

«До этих пор я не нашел никаких недостатков в ваших с Айей способностях, – сказал он, – и хочу, чтобы ты это знал: меня радуют твои успехи в последнее время».

Я чувствовал, что упоминание моего имени рядом с именем Айи приносило мне скрытую радость. Но тут же настроение опять испортилось. Я выделял Айю вместе с собой в разряд «неподходящих», хотя она справлялась с трудностями полевых занятий гораздо лучше меня. И тут я неожиданно вспомнил ее просьбу узнать, что это за девушка на фотографии, неизменно стоящей на его столе. Я знал, что не успокоюсь, пока не узнаю этого, как человек, не исполнивший свой долг.

«Габриэль», обратился я к нему в смущении, – хотел вас о чем-то спросить. Извините меня, но вы можете не отвечать, если это против вашего желания».

«О чем это?»

«Эта девушка на фото, – пробормотал я, – кто она?»

Лицо его побледнело, в глазах проступила печаль.

«А-а, – сказал он, – оставим в покое души, которых нет в живых».

Затем, после паузы, добавил:

«Это моя сестра… Сестра Лили. Почему ты спросил?»

Я молчал, не в силах отыскать какой-либо ответ, близкий к истине, которую скрывал.

«Потому что мы похожи друг на друга, да?»

«Да, – произнес я с облегчением, – очень похожи».

События 1936 года докатились до нас в разгар наших стрелковых занятий и подготовкой к диверсионной деятельности. Не помню, что знаменовало начало этих событий, – резня евреев около Туль-Карема или в ином месте. В любом случае это началось с массовых убийств евреев ножами, пулями, гранатами. В цитрусовых садах вырубались деревья, пламя бушевало в домах, вырываясь из окон. Такое уже было в 1929 году, но теперь это совершали более умелые руки. Это не были, как тогда подстрекаемые муллами феллахи деревень вокруг Хеврона и Цфата, а хорошо организованные банды с определенным опытом ведения боя, которые не останавливались перед атаками на подразделения британской армии. Именно это привлекло особое внимание Габриэля, отказывающегося называть происходившее «событиями».

«Просто глупость говорить об этом – «событие». Мы имеем дело не с толпами, которые собираются, чтобы идти убивать, а затем делить награбленное, а с настоящими военными действиями во имя политических целей. Потому слово «событие» не подходит к ним, как подходило, быть может, в 1929 году».

Он, шаг за шагом, анализировал политические процессы, которые привели к агрессивным действиям.

«Перед нами не случайная кучка убийц и террористов, а вооруженное восстание против увеличивающегося в последние годы еврейского населения, против властей, которые дали евреям эту возможность, и, главное, против того, что в один из дней здесь возникнет национальный дом нашего народа. Время начала восстания, которое было выбрано как раз после предложений абсолютно проарабской «законодательной комиссии», указывает на то, что у арабов нет намерений – показать какую-либо склонность к компромиссу, даже если он в их пользу. Их устраивает лишь полное уничтожение сионистского предприятия. Международное положение играет им на руку. Германия и Италия пытаются добиться их дружбы, чтобы направить против Британии. Сами же арабы пытаются доказать англичанам, что это не просто стихийное выступление, а настоящее восстание, и не стоит потерять поддержку со стороны арабов во имя каких-то обещаний еврейскому народу».

Мы помнили, как Габриэль еще на первых наших встречах предвидя, благодаря своему математическому уму и логике, говорил о грядущих столкновениях, которые превзойдут по силе все, что было до них. Помню, эти черные пророчества казались нам сильно преувеличенными на фоне тех спокойных дней. Евреи прибывали в страну массами, привозя серебро и золото, чтобы осуществлять планы большого строительства. Верховный наместник сэр Артур Вокхоп, в отличие от прежнего наместника относящийся с симпатией к евреям, посещал поселение за поселением, дискуссируя с крестьянами – евреями и арабами – о шансах на урожай. Мы не верили, что пророчество Габриэля стоит на пороге ближайших дней и что кровавые цветы тридцать шестого года взойдут из земли вместе с колосьями пшеницы и ржи в начале лета.

«Тревожитесь ли вы о будущем?» – спрашивали мы, видя его хмурое и напряженное лицо, склонившееся над утренней газетой.

«Вовсе нет. Счастье наше, что дело арабов в арабских руках, и мы не освобождены от необходимости спустить их дело в преисподнюю».

Он развернул перед нами впервые программу действий, и в ней мы ощутили судьбу каждого из нас, как запах пороха.