Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2002

И милой Наталье Германовне хотелось прекратить эти безобразные сеансы, тем более что в каждую встречу ей становилось все стыднее и стыднее рассказывать чужой тете, не подруге, свои сердечные тайны. Эти сеансы заставляли ее почувствовать себя нехорошей, но не в том смысле, что она вот мысленно изменяет мужу, а в другом каком-то. Ей начало вдруг казаться, что она не так уж и влюблена безумно в начальника партии и не так уж сильно мучается из-за этого, а преследует какие-то другие цели. А какие — она и сама не понимала, только было похоже, что она норовит обмануть Елену Андревну и себя саму. Неприятно было такое чувствовать.

Женщина она была довольно решительная, хотя и маленького роста, но тут не знала, как начать действовать. Все-таки Елена Андревна ей помогала бесплатно, тратила свое время, пусть даже со стороны и казалось, что, наоборот, веселее собирать смородину, слушая чужие тайны, чем просто так, но, может, как раз психологам веселее побыть в одиночестве, чем с очередным пациентом.

Наталья Германовна все не могла никак придумать подходящую для отказа форму. Но тут один из хулиганистых сыновей Елены Андревны свалился с какого-то дерева, и его пришлось повезти в Москву делать рентген. И Елена Андревна уехала, потому что Валентин Михалыч был очень занят. А другого сына тоже пришлось увозить, потому что бабушка, жившая с психологами на даче, не могла в одиночку справиться ни с каким мальчиком. И все товарищество облегченно вздохнуло, потому что по степени создания беспорядка у нас психологовские дети стояли на втором месте после поселковой шпаны.

Оставшись без своего психоаналитика, Наталья Германовна сначала ощутила себя на свободе и пустилась мечтать и вспоминать, чтобы все стало как раньше, хотя ей и было это мучительно, но все же было и хорошо. Дети у нее были еще довольно маленькие, и она ходила с ними в лес на прогулку, они бегали, резвились, приставали с вопросами, а Наталья Германовна ходила как накрытая стеклянной банкой и ничего не чувствовала. А дома у нее валились из рук чайники с чаем и кастрюли с супом, а ее муж, спрашивая, будет ли в этом доме когда обед и есть ли вообще еда, частенько так и не дожидался ответа. То, от чего Наталья Германовна поначалу хотела избавиться, вдруг оказалось для нее очень важным. Она даже придумала себе такое занятие: раз в неделю под разными предлогами выбиралась в Москву с целью посмотреть в почтовый ящик — вдруг придет письмо от начальника партии. Хотя было ясно, что он не из тех, кто пишет письма, они и не договаривались переписываться, да и вообще, кажется, ничего такого между ними и не было сказано. А еще она придумала сходить к гадалке, чтобы узнать, как он там живет без нее, даже стала изобретать пути, как бы ей побывать в северном Казахстане.

И вот Наталья Германовна снова погрузилась в свои любовные переживания, хотя они все так же мешали ей жить, но тут заметила она странную вещь: начальник партии почти совершенно перестал ей сниться. «Что же такое, — думала милая Наталья Германовна, — неужели я его выгнала совсем из своего подсознания? Неужели такая сильная вещь этот психоанализ?» Она так по нему скучала, что даже каждый вечер просила его мысленно показаться ей хоть во сне, а он все не появлялся. А сниться ей продолжали самые обыкновенные вещи.

Например, опять она школьница в коричневом платье с манжетами и идет с портфелем мимо мусорных баков. Действительно, в детстве она ходила в школу через такой неуютный двор и всегда норовила его побыстрее пройти, хотя не боялась ни мышей, ни кошек. Вот она идет, а двор все не кончается, а длится и длится, и перед ней все тянется и тянется ряд помойных баков, как в итальянском кинофильме. И ее преследует страх, что сзади кто-то крадется, что выскочит и дернет за косичку (у маленькой Натальи Германовны были черные тоненькие косички, которые она с трудом вырастила и все детство боялась, что волосы начнут выпадать и ее остригут коротко. А потом она выросла и сама стала стричься коротко, потому что работала с людьми, которые часто бывали в экспедициях, и у них женщины тоже стремились к простоте и естественности во внешнем виде).

Много чего еще ей снилось, она снова находила неизвестную ранее комнату в квартире бабушки или неизвестное помещение в своей школе, она металась по аэропортам и вокзалам, по раздевалкам, сортирам и помойкам, по самым обыденным и неинтересным местам, где все бывают в своих снах. А время шло и шло в отличие от письма, которое все не шло и не шло, хотя с самого начала было ясно, что оно никогда не придет, потому что никто его писать не собирается. И Наталья Германовна опять заподозрила, что такая жизнь — это совершенно не дело и нужно чем-то отвлечься. Сейчас сил у нее не было отвлекаться, однако когда-то они ведь должны были появиться, и жизнь должна была потечь снова нормальная, какой и была до встречи с начальником партии. Ей снова должны стать интересны и участковый врач, и классный руководитель сына, и коллеги по работе, и телевизионные передачи о кулинарии. А начальник партии когда-то должен был отойти в прошлое со всеми моментами, которые ее волновали, и ей должно было надоесть вновь и вновь переживать, как он ее погладил по волосам, как он передавал ей кружку с чаем, как ее назвал каким-то нежным прозвищем, совершенно дурацким, каким он, может быть, называл всех лаборантов женского пола.

И практичная Наталья Германовна даже один раз подумала, что если она еще раз попадется в такие тенета и сама не сможет выкрутиться, то пойдет уже не к психологу, а к парапсихологу.

У нас, кстати, в товариществе парапсихолог тоже есть, это бывший прикладной математик, решивший вдруг приложить свою математику к предсказанию событий в истории и уфологии. Но насчет сердечных дел он, по-моему, не очень спец, потому что его больше волнуют глобального масштаба события. Например, он предсказал бомбежку Ирака тогда, когда еще никто его бомбить не собирался, а сейчас он ничего пока не предсказывает, потому что насобирал много новой информации из Космоса, но еще не всю переработал.

Но к нему милая Наталья Германовна идти не собиралась вовсе, потому что не совсем еще сошла с ума.

А еще ей вот какой сон приснился: идет она по своему детскому двору, а вдали виднеется пруд, который в жизни расположен близ наших участков, у самого леса. Там, по пруду, снова мечется непривязанная лодка, словно цитата из того лирического сна, который с ней уже был. Но в этой лодке никого уже больше нет, хотя она чувствует, что она там или была, или будет. Она идет к этому пруду, на котором разыгралась настоящая буря, хотя вокруг нее все тихо и спокойно, идет и видит свои ноги в стареньких босоножках, которые уж лет десять как выбросила на помойку, но очень любила, потому что они были такие красненькие и напоминали что-то детское и приятное. А бушующий пруд с лодкой все не приближался, сколько она к нему ни шла.