Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2002

Можно гордиться: наш бывший соотечественник Д. Б. Зильберман в поисках «истоков» русских бедствий по экстравагантности своего подхода перекрывает всех зарубежных археологов национального знания. В статье под названием «Православная этика и материя коммунизма» (1974), выступающим игривой парафразой знаменитого труда М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», Зильберман находит корни коммунистического государства как политической системы в глубинном пласте византийского сознания с его державным мессианизмом и «пантократическими» установками, запрограммированными паламитским православием в образе Христа Вседержителя и его помазанника на земле, благоверного императора, в дальнейшем — почему-то — способными функционировать и без этой «религиозной оболочки». И не только «без», но и при замене ее истребительным богоборчеством. Марксизм, согласно схеме Зильбермана, сыграл роль повивальной бабки в деле возвращения секуляризующейся России на старые пути (тот же тезис, что был у Бердяева, тот же, что будет и у Безансона). Никого из них не смущает вопиющее противоречие фактам: «старые пути» должны, казалось бы, означать реставрацию, в России же мы имеем дело с радикальной, «социальной» революцией.

Как оно ни фантастично, историческим пунктом, который загодя определил торжество коммунизма в России, Зильберман избирает победу, одержанную в XIV веке главой византийских исихастов Григорием Паламой над западными влияниями томизма. К. Маркс (основоположник также и русофобии) своим мессианским учением «лишь напомнил русскому народному сознанию о его традиционных путях».

Каждый раз при знакомстве с очередной такой вариацией на тему российского прошлого не можешь не убеждаться: чтобы сочинять столь изощренные несообразности, надо иметь очень веские причины, а в конечном счете — испытывать живую антипатию к «этой стране», России, которая не заслуживает лучшей участи, чем занимать место изгоя среди народов. Уверенность в этом впечатлении только укрепляется в последнее десятилетие, когда градус неприязни к настоящему дню теперь уже иной страны вместо того, чтобы снижаться и сходить на нет, резко подскакивает и выливается в прямую травлю.

Тот же Безансон, любивший покопаться в русской истории, специализируется теперь на политической дезавуации сегодняшней России, конечно же, не упуская из вида ее «тысячелетнее рабство», глубинную пораженность манихейско-гностической ересью, всестороннюю охваченность психическими комплексами. Он все больше переквалифицируется в огнедышащего газетного колумниста, специализирующегося на разоблачении нового Карфагена — врага демократических порядков в стране и мире — и предостерегающего мировую общественность от благодушия на сей счет. «В течение десяти лет» пристально наблюдал он за Россией, как она «искала свой путь», и вот «теперь» (!), в начале нового тысячелетия, со всей весомостью этих «проникающих» наблюдений может объявить: «путь этот наконец определился» как путь «лжи, жестокости и насилия», к власти приходят «кровожадные националисты».

А что же вы хотели? С такими-то исходными данными, с такой-то злостной сущностью?! Вот и гибнут невинные «чеченские бойцы», вот и идет геноцид «безоружного народа», усиливается нажим на (обделенную ресурсами) Украину и (наделенную прозрачными границами) Грузию и на всякую вообще страну (стоит только ей зазеваться).

Гигантский ком обвинений слеплен Безансоном из двух контрастных материй: с виду — по-некрасовски («ты и могучая, ты и бессильная»), а по существу — издевательски, опять же по отношению к логике. Россия описывается одновременно как «крупнейшая ядерная держава», против которой следует вооружаться, и как скопище неисчислимых недугов, бумажный тигр, коего не страшиться надо, а третировать. Далее у Безансона идет и прямой политинструктаж светским, военным и финансово-кредитным властям свободного мира: ни в чем Россию не поддерживать, «протестовать, закрывать кредиты, разоблачать преступление» (это в связи с Чечней) — в общем, пленных не брать, патронов не жалеть! «Эта просторная больная, а следовательно, опасная зона требует чего-то более сильного, чем снисходительное пренебрежение». Все это и гораздо «большее» российский читатель найдет, заглянув в подборку парижской газеты, именуемой почему-то до сих пор «Русской мыслью», где в последние годы печатался сериал Безансона под названием «Бедствие века» и другие крутые тексты.

Аттестации, пригвождающие Россию к позорному столбу, мы сегодня найдем у большинства историков-русистов и бывших советологов, таких, как тот же Р. Пайпс и З. Бжезинский. Но идеологическое наступление и не столь ангажированных прежде западных коллег на вырвавшуюся из тоталитарного обруча страну в высшей степени загадочно. Между прочим, крайне загадочно и даже поразительно случившееся с респектабельной до того времени эмигрантской, тогда еще парижско-московской, «Русской мыслью», в мгновение ока сменившей орала на мечи: в ночь с 22 на 23 сентября 1999 года Россия на ее страницах перешла из положения страны, вызывающей сочувствие в своем противоборстве чеченскому терроризму, в категорию губительницы малого народа, а чеченские боевики превратились в доблестных бойцов сопротивления. Мало того, и с германской прессой произошло буквально в этот же час нечто подобное… Где тут собака зарыта?

Речь ведь идет не о каких-нибудь гончих из левой своры, которые мстят России за ее предательство социализма и мировой революции, но об уважаемых ученых. Попробуйте объяснить, что толкнуло на этот путь нашего французского академика, аналитика тоталитарных идеологий, никогда не бывшего леваком вроде Глюксмана и в конце концов единоверца по христианству? Неужто болят старые раны, говорит застарелый имперский синдром, обида на Россию, в бескрайних снегах которой растворилась непобедимая армия Наполеона в 1812 году?.. Нет, такой мотивировки будет явно недостаточно для объяснения накала безансоновской русофобии. И как быть с американским гражданином Р. Пайпсом и ему подобными ругателями России со всего света?

Напрашивается предположение, что постиндустриальный Запад вступил в (быть может, все же прерванную 11 сентября) стадию самоидеализации; устами Фукуямы он возвестил о конце беспокойного исторического эона и установлении отныне стабильного порядка правового демократического образца. Но чтобы привести в соответствие с декларацией реальную действительность и куда-то списать ее явные шероховатости: шатающуюся валюту, рост мафиозных группировок, антиглобалистское наступление красно-зеленых и попросту радикально-деструктивного элемента, — требуется супостат. Причем он должен быть не далекой внешней силой, «желтой опасностью», а всепроникающим племенем, каким до сих пор служило еврейство (вспомним дело Дрейфуса, затеянное в той же Франции для списывания ее политических неудач). О, если бы никто не мешал! Переживается ровно та же утопия, которую мы переживали под советской властью: чтобы понять, почему светлое коммунистическое будущее никак не переходит в настоящее, ей требовалось «империалистическое окружение», всеми правдами и неправдами внедряющееся в нашу жизнь: «их нравы» — не наши нравы, их «загнивающий строй» — не наш, несущий счастье и справедливость всему человечеству. Между тем если о социализме распространялось вранье, то о капитализме, как мы теперь прочувствовали, говорилась некая правда. И он, как и социализм, сам порождает своих гробовщиков: «красная идея» — неизбежный спутник буржуа; красно-зеленый афронт — спутник глобального буржуа.