Виктор Пелевин - Ампир «В»

В центре зоны притяжения был, как мне сначала показалось, секс – но, приглядевшись, я понял, что главной радостью в этой жизни было все-таки пиво. Упрощенно говоря, человек жил для того, чтобы пить качественное немецкое пиво немедленно вслед за половым сношением – и ради этого переносил все ужасы службы. Возможно, он сам не понимал про себя главного – но мне это было очевидно.

Я не могу сказать, что чужая жизнь открылась мне полностью. Я словно стоял у приоткрытой двери в темную комнату и водил по разрисованной стене лучом фонаря. Каждая из картинок, на которой я задерживал внимание, приближалась и дробилась на множество других, и так много-много раз. Я мог добраться до любого воспоминания – но их было слишком много. Затем картинки потускнели, как будто у фонаря села батарейка, и все исчезло.

– Видел? – спросил Митра.

Я кивнул.

– Что?

– Компьютерный специалист.

– Опиши.

– Как весы, – сказал я. – С одной стороны пиво, с другой «Виндоуз».

Митра не удивился этой странной фразе. Он уронил каплю жидкости себе в рот и несколько секунд шевелил губами.

– Да, – согласился он. – Виндоуз х-р-р-р.

Я тоже не удивился, услышав это: компьютерный специалист выражал свою ненависть к одной из версий обслуживаемого продукта, произнося «XP» по-русски – получалось как бы тихое похрюкивание.

– Что я видел? – спросил я. – Что это было?

– Твоя первая дегустация. В предельно облегченном варианте. Если бы препарат был чистым, ты бы перестал понимать, кто ты на самом деле. И продолжалось бы все гораздо дольше. С непривычки можно получить психическую травму. Но так остро все ощущается только поначалу. Потом ты привыкнешь… Что же, поздравляю. Теперь ты один из нас. Почти один из нас.

– Простите, – сказал я, – а вы кто?

Митра засмеялся.

– Я предлагаю сразу перейти на «ты».

– Хорошо. Кто ты такой, Митра?

– Я твой старший товарищ. Правда, старше я ненамного. Такое же существо, как ты. Надеюсь, мы станем друзьями.

– Раз мы должны стать друзьями, – сказал я, – могу я попросить об одной дружеской услуге авансом?

Митра улыбнулся.

– Разумеется.

– Нельзя ли отвязать меня от этой стенки? Мне надо в туалет.

– Конечно, – сказал Митра. – Я прошу прощения, но мне следовало убедиться, что все прошло нормально.

Когда веревки упали на пол, я попытался сделать шаг вперед – и свалился бы, если бы Митра не подхватил меня.

– Осторожно, – сказал он, – возможны проблемы с вестибулярным аппаратом. Должно пройти несколько недель, пока язык полностью приживется… Ты можешь идти? Или тебе помочь?

– Могу, – сказал я. – Где?

– Налево по коридору. Возле кухни.

Туалет, выдержанный в одном стиле с квартирой, походил на музей сантехнической готики. Я уселся на подобие черного гностического трона с дырой посередине и попытался собраться с мыслями. Но это не удалось – мысли совершенно не хотели собираться друг с другом. Они вообще куда-то пропали. Я не ощущал ни страха, ни возбуждения, ни заботы о том, что случится дальше.

Выйдя из туалета, я понял, что меня никто не сторожит. В коридоре никого не было. На кухне тоже. Дверь черного хода, через которую я вошел в квартиру, была всего в нескольких шагах на кухне. Но я не думал о побеге – и это было самое странное. Я знал, что сейчас вернусь в комнату и продолжу разговор с Митрой.

«Почему я не хочу бежать?» – подумал я.

Откуда-то я знал, что делать этого не следует. Я попытался понять, откуда – и заметил нечто крайне странное. В моем уме словно появился центр тяжести, какой-то черный шар, такой непоколебимо устойчивый, что равновесию оснащенной им души ничто не угрожало. Именно там теперь оценивались все возможные варианты действий – принимались или отвергались. Мысль о побеге была взвешена на этих весах и найдена слишком легкой.

Шар хотел, чтобы я вернулся назад. А поскольку этого хотел шар, этого хотел и я. Шар не сообщал мне, чего он хочет. Скорее, он просто катился в сторону нужного решения – а вместе с ним туда катился и я. «Так вот почему Митра выпустил меня из комнаты, – понял я. – Он знал, что я не убегу». Я догадывался, откуда Митра это знал. У него внутри был такой же точно шар.

– Что это такое? – спросил я, вернувшись в комнату.

– О чем ты?

– У меня теперь внутри какое-то ядро. И все, что я пытаюсь думать, проходит через него. Словно я… потерял душу.

– Потерял душу? – переспросил Митра. – А зачем она тебе?

Видимо, на моем лице отразилось замешательство – Митра засмеялся.

– Душа – это ты или не ты? – спросил он.

– В каком смысле?

– В прямом. Что ты называешь душой – себя или нечто другое?

– Наверно, себя… Или нет, скорее все-таки что-то другое…

– Давай рассуждать логически. Если душа – это не ты, а что-то другое, зачем тебе о ней волноваться? А если это ты, как ты мог ее потерять, если ты сам – вот он?

– Да, – сказал я, – разводить ты умеешь, вижу.

– И тебя научим. Я знаю, почему ты паришься.

– Почему?

– Культурный шок. В человеческой мифологии считается, что тот, кто становится вампиром, теряет душу. Это ерунда. Все равно что сказать, будто лодка теряет душу, когда на нее ставят мотор. Ты ничего не потерял. Ты только приобрел. Но приобрел так много, что все известное тебе прежде ужалось до полного ничтожества. Отсюда и чувство потери.

Я сел на диван, где совсем недавно лежал труп человека в маске. Мне, наверно, было бы жутко сидеть на этом месте, но тяжелому черному шару у меня внутри было все равно.

– У меня нет чувства потери, – сказал я. – У меня даже нет чувства, что я – это я.

– Правильно, – ответил Митра. – Ты теперь другой. То, что тебе кажется ядром – это язык. Раньше он жил в Браме. Теперь он живет в тебе.

– Помню, – сказал я, – Брама говорил, что его язык перейдет в меня…

– Только не думай, пожалуйста, что это язык Брамы. Это Брама был телом языка, а не наоборот.

– А чей тогда это язык?

– Нельзя говорить, что он чей-то. Он свой собственный. Личность вампира делится на голову и язык. Голова – это человеческий аспект вампира. Социальная личность со всем своим багажом и барахлом. А язык – это второй центр личности, главный. Он и делает тебя вампиром.

– А что это такое – язык?

– Другое живое существо. Высшей природы. Язык бессмертен и переходит от одного вампира к другому – вернее, пересаживается с одного человека на другого, как всадник. Но он способен существовать только в симбиозе с телом человека. Вот, гляди!

Митра указал на картину с конным Наполеоном. Наполеон был похож на пингвина, и при желании можно было увидеть на картине цирковой номер: пингвин едет на лошади во время фейерверка…

– Я чувствую язык не телом, – сказал я, – а как-то иначе.

– Все правильно. Фокус в том, что сознание языка сливается с сознанием человека, в котором он селится. Я сравнил вампира со всадником, но более точное уподобление – это кентавр. Некоторые говорят, что язык подчиняет себе человеческий ум. Но правильнее считать, что язык поднимает ум человека до собственной высоты.