Роман Грачев - Вокзал для одного. Волшебству конец

И она объяснилась. Написала мне после обеда, когда гордость моя уже искрошилась, как кекс, и я уже тянул руки к клавиатуре, чтобы обложить ее по полной программе.

Она:Прости меня…

Я:Опять? Подбери другое слово.

Она:Не могу. Другого слова у меня для тебя нет.

Я:Почему ты ушла? Что случилось?

Она:Испугалась.

Я:Чего именно? Что я укушу тебя? Поведу подавать заявление? Заставлю есть собственноручно приготовленную яичницу? Чего ты всю жизнь боишься, от кого бежишь?

Она:Смешной ты…

Я:Отлично! Вот и поговорили!

Она:Я не бегу… знаю, я непредсказуема, но я не бегу. Я ищу.

Я:Кого? Где?! Я ведь рядом лежал!

Она:Да, я помню, и мне было хорошо с тобой, потому что ты согревал меня своим теплом всю ночь.

Я:А утром…

Она:…а утром я испаряюсь, любимый, и начинается совсем другая жизнь. Каждый день – новая жизнь, и каждый день все сначала.

Я:Не понял…

Она:Поймешь со временем.

Я:Ой, вот только не надо меня лечить, что за глупости! Почему я должен каждый новый день вновь тебя завоевывать? Почему нельзя тепло прошедшего дня перенести в новый?

Она:Потому что ушедший день – ушел. Сегодня все иначе.

Я:Да что за ерунда?!!!!…

Клянусь, я неистовствовал. Если бы аська могла издавать звуки, соотносимые с экспрессией текста, ко мне в офис сбежался бы весь коллектив. Я молотил по клавиатуре всей пятерней, рискуя повредить пальцы.

Она:В любви не может быть по другому. Каждый новый день не похож на предыдущий. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды, во всем свете не найти два одинаковых отпечатка пальца, хотя нас, идиотов, больше шести миллиардов особей…

Я:Что ты несешь?!

Она:Ты злишься на меня, милый?

…Тут я спасовал. Я представил ее иронично вздернутую бровь, и это видение несколько остудило мой пыл. Не стоило мне на нее наезжать, как бы я ни злился. Да и вообще имел ли я право злиться? У нас нет друг перед другом никаких обязательств. Она меня в свою жизнь не звала, я сам пришел. Так что терпи, казак.

Я:Ладно, проехали… хотя я все равно ничего не понял.

Она:Я знаю, милый. Но ты обязательно поймешь. Чем я смогу загладить свою вину?

Я:Я подумаю.

Она:Только не бросай меня в терновый куст…

Я:Найду другой способ…

Она была права. Каждый новый день не похож на другие. И вечером, когда я встретил ее возле офиса, она выглядела совсем не так, как накануне во время нашего романтичного ужина. Я встречался с той же самой женщиной, несомненно… но будто бы с другой, и дело даже не в прическе, макияже, новом платье или туфельках. Я не могу это объяснить, даже не просите.

Я потерял дар речи. Кажется, я действительно любил ее, хотя и не мог почему-то признаться в этом даже себе самому.

– Любовь сложная штука, правда? – сказала она с улыбкой. В ее улыбке появилось что-то дьявольское.

Вечером снова был секс. Страстный, новый, не похожий на вчерашний. Она восседала на мне, как воительница на коне, она не давала мне шевельнуться, все делала сама от начала и до самого конца, пока я в изнеможении не рухнул на пол возле кровати в ее спальне. Она сверху протянула ко мне руку, провела пальцем от подбородка до пупка, там задержалась на мгновение, потом продолжила движение. Остановилась на мошонке. Я почувствовал, что снова напрягаюсь, хотя, казалось, был выжат до капли.

– Я люблю тебя, – произнесла она с тоской.

Я тяжело дышал и не смог ответить.

Точнее, не захотел.

…Бронзовая воительница с мечом, забравшаяся в фонтан, чем-то походила на мою возлюбленную. Если снять шлем, переодеть в платье, получится вылитая она. И как я раньше не замечал!

– Итак, – говорит журналистка, поднося к моим губам микрофон, – куда вы направляетесь?

– В Адлер… из Новосибирска.

– Вы здесь проездом?

– Да, можно и так сказать.

– Как долго пробудете?

– Как получится…

Ее вопросы впиваются в меня как гвозди. У меня нет ни одного точного ответа, но девчонка все спрашивает и спрашивает, а мне приходится отвечать. Мой талант останавливать на себе взгляд и мое тщеславие, заставившие влезть в объектив камеры, сыграли теперь и со мной злую шутку. Я буду выглядеть на телеэкране полным идиотом.

Я понимаю: журналистку подослали ко мне темные люди. Тени. Это их работа, несомненно. Я даже вижу одного из них, он стоит по другую сторону фонтана спиной ко мне. Читает газету якобы, но он явно напряжен.

– А от кого зависит время вашего пребывания здесь? – спрашивает девица. Объектив камеры изучает меня, свет лампы бьет в лицо.

– Не от меня.

– Неужели? А от кого?

Ее голос становится ниже, как будто записанный на пластинке, которую притормаживают рукой. На лбу у меня выступает пот. Мне становится душно, нечем дышать. Паника.

– Знаете, – говорю, – давайте, пожалуй, закончим на сегодня. Приходите завтра, я буду ждать вас здесь, не потеряете.

Девушка ничего не отвечает. И я не смотрю на нее. Я не отрываю взгляда от темного человека. Он разворачивается ко мне, складывая газету вчетверо и засовывая под мышку. Пальцем приподнимает шляпу. Лицо его какого-то серого оттенка.

Человек смотрит на меня с вызовом. Он ждет.

– Все, девушка, я больше не даю интервью, свяжитесь с моим агентом, что-нибудь придумаем на февраль, всего доброго.

Я проговариваю этот текст скороговоркой, встаю с кресла и, не обращая внимания на оператора, продолжающего снимать меня, подхожу к человеку-тени. Пульс у меня, кажется, подскочил до трехсот ударов в минуту.

Человек смотрит исподлобья. Я едва раскрываю рот, как меня сзади за локти хватают еще двое.

– Не ори, – слышу тихий шепот в левом ухе, – топай молча и останешься жив.

Не смею возражать.

Они ведут меня по первой платформе в самый конец. На город уже опустились сумерки. Довольно зябко. Я не вижу тех людей, что сзади, потому что боюсь обернуться. Если они такие же красавцы, как мой ведущий проводник, то дела совсем плохи, потому что Темный человек в шляпе и легком плаще похож на индейца, побывавшего в передрягах: изрытое оспинами серое лицо, густые брови, плотно сжатые толстые губы, волосы, торчащие из ноздрей, суровость и жесткость во взгляде – все это убивало малейшую надежду на возможность мирного исхода переговоров. Когда мы проходим мимо здания старого вокзала, я слегка задерживаюсь напротив двери отделения милиции, но сзади меня подталкивают. Клянусь, я вспоминаю капитана Самохвалова с какой-то щенячьей тоской. Почему я не послушался его и не убрался с этого проклятого вокзала!

Подходим к краю платформы. Где-то здесь мы с любимой прощались. Я тогда догнал ее уже на перроне, иначе не смог бы даже и попрощаться. Она ведь уезжала, как обычно, ничего не объясняя. К тому моменту я уже привык к ее зверствам. «Любовь – штука болезненная», – крикнула она, а я так и не сказал ей, что люблю. Она ждала этого слова многие недели, но не дождалась. Что-то мешало мне его произнести. Я боялся. Я больше не хотел боли.