Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2002

Для меня, например, лидерство этого текста было очевидным, и очень приятно, что члены жюри «Улова» пришли к такому же выводу.

Далее в списке — «Нежный возраст» Андрея Геласимова, рассказ, написанный в форме дневника современного подростка [24] См. об этом рассказе в заметках Марии Ремизовой «Свежая кровь» («Новый мир», 2002, № 6). (Примеч. ред.) . Еще одна «сэлинджеровская» модификация «романа воспитания»: герой в первых своих дневниковых записях предстает как человек, еще не вполне родившийся, как слепок с незнакомого нам мира сегодняшних городских подростков. Писатель изображает его в тот ответственнейший момент жизни, когда мальчик начинает «тормозить», обнаруживая в себе индивидуальное, — бездумное скольжение по течению для него заканчивается. Образ героя и образ его мира написаны Геласимовым жестко, убедительно, без сюсюканья и непроизвольного заигрывания с новым поколением. Читателя может даже обескуражить, скажем, душевная глухота героя, с которой тот воспринимает развод родителей. И мать и отец, каждый по отдельности, сообщают мальчику о своем несчастье, как бы рассчитывая на душевный отклик сына, но подросток, образно говоря, поворачивается спиной к обоим — он слишком оглушен самим собой, да и нечем ему еще мерить переживания окружающих. Ну а самое главное здесь — «новорусский» мир, в котором герой растет, напоминает выжженную пустыню, свидетельство этому — та степень потрясенности, которую испытывает герой, обнаружив существование нормальных, «человеческих» людей (старая учительница музыки), искусства и красоты (актриса из «старинного» кино Одри Хёпберн); возможно, в этом и есть внутренний драматизм нынешнего поколения.

Пользуясь предложенной выше оппозицией, этих двух уже достаточно известных — первая же книга Геласимова «Фокс Мадлер похож на свинью» (М., О.Г.И., 2001) попала в «шорт-лист» премии имени Белкина — авторов я бы отнес к писателям «сегодняшним». Попытку же писать «завтрашнюю» прозу делают, на мой взгляд, разместившиеся на третьем месте Станислав Львовский и Денис Осокин. И тот и другой демонстрируют обращение к новым прозаическим дискурсам.

Но что касается рассказа Станислава Львовского «По воде», то я, например, с интересом и сочувствием наблюдая за работой автора со словом, с интонацией, стилистическими жестами, паузами (там много удачных находок), как целое этот рассказ не почувствовал. (Причиной может быть моя эстетическая «недотянутость» — но литература тем и прекрасна, что тексты, с которыми все ясно с самого начала, по большому счету ей вообще не нужны, а может быть, «недобродил» все-таки этот рассказ у самого автора.) Читая, я понимал, что предо мной нечто лирически-исповедальное, но не в плане проживания жизни как таковой, а в плане соотношения слова с бытом и бытием. Автор предлагает мне, читателю, «просто» жизнь слова и образа в слове, которые как бы по касательной воспроизводят отсутствующие здесь классические элементы прозаического произведения — скажем, психологические состояния или сюжет. Я приведу два отрывка, точнее, не отрывка даже, а два вполне законченных прозаических фрагмента — текст рассказа как раз и состоит из таких вот «микросюжетов», связанных не героями, личностью автора или фабулой, а скорее звучанием голоса и выбором некоего «стилистического дискурса»:

«Выпуская изо рта радужные, разноцветные шарики бубльгума, выдувая по фразе в пятнадцать минут, по стишку раз в полгода, — однажды почувствовать, что воздуха не бесконечно много, а емкость легких вызывает серьезные и оставляет желать, — выйти на балкон, надуть пару облачков водяного дыма — и отпустить. Скосить глаза налево, куда, наверное, они гуляют ходить и дышать непрочными своими шагами. Отсюда не видно, и ладно…»

«Кабельные каналы, не зацементированные еще до времени, утро нескоро, снег уже долго, Новый год с девяноста шести на девяносто семь, с пятого на десятое, электрическое содержимое корейского телевизора и разные способы зарабатывать небольшие деньги. Шампанское, которое вовсе не хочется пить, а только смотреть, как на иллюминацию и гирлянды».

По сравнению с рассказом Львовского «Наркоматы. (Вятка 1918)» Дениса Осокина выглядят вполне законченным произведением [25] О другом тексте Дениса Осокина см. в статье Ольги Славниковой «К кому едет ревизор?» — «Новый мир», 2002, № 9. (Примеч. ред.) . Это что-то вроде джазовой импровизации в прозе на темы мифического — несуществующего, но как бы подразумевающегося — советского фольклора. Музыкальной темой здесь становятся звучание и ассоциативные ряды, которые вызывают у автора (или у современников автора) названия наркоматов: «наркомвудел», «наркомнац», «наркомпуть» и т. д. (всего восемнадцать наркоматов). Автор идет от игры с фонемой и морфемой, отдаленно напоминающей велимир-хлебниковские игры со словом, и от игры в историческое воспоминание. Поэтическое мифотворчество Осокина в «Наркоматах», на мой взгляд, продуктивно — в конечном счете моделируется как бы образ ментальности сегодняшнего культурного или «околокультурного» человека. Поскольку текст, о котором я здесь говорю, для большинства читателей будет выглядеть действительно экзотичным, он также требует развернутого цитирования:

«наркомзем семь кусков земли вырезанные семью лопатами подняты нами за волосы положены на телегу э-э-э теперь поедем э-э-э теперь помолчим-ка поедем и помолчим. сорок горстей земли подняты на дороге двадцать горстей земли подняты с десяти могил э-э-э теперь поя поедем э-э-э теперь поя поедем э-э-э теперь поем едем и поем. красивого мужчину закопаем по пояс… на вершине холма, высокого мужчину закапываем на спуске холма э-э на спуске одна голова торчит и земля во рту. <���…> наркомфин это тир, друзья. приходите, здесь весло. можно с девушкой или двумя, посмеяться, отдохнуть, заработать денег. и поесть мороженое. и купить канарейку. там стоит пугало с погонами белогвардейца — стреляйте в него и получайте свои деньги: все зависит от вашей меткости. красным командирам сюда вход закрыт. ведь они свалят пугало с шеста при первых же выстрелах. что же им всем давать миллион? у красных командиров и так хватает денег. в наркомате финансов больше любят молодежь, и музыка там играет. а влюбленным парочкам дарят котят».

Что же касается авторов, работающих в более привычных нам стилистиках, то мне, например, досадно, что два замечательных, на мой взгляд, текста оказались в рейтинговом списке «Улова» на дальних местах — я имею в виду «Копченое пиво» Юрия Малецкого и «Алхан-Юрт» Аркадия Бабченко.

Отдаленности Малецкого от первых позиций в итоговом списке есть, возможно, простое объяснение: выставить на конкурс весь рассказ было невозможно — по объему это скорее повесть. А фрагмент, появившийся на «Улове», как бы выразителен он ни был, не способен представить содержание рассказа во всей его полноте. С рассказом этим можно познакомиться в сетевой версии «Вестника Европы» (http://magazines.russ.ru/vestnik/2001/3/mal.html), там представлен журнальный вариант, а в полном объеме — на авторской странице Малецкого в сетевом «Новом мире» (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/redkol/malec/pivo.htm). Повествование его построено как внутренний монолог русского эмигранта в Германии, нелегально подрабатывающего экскурсоводом, — он возит на автобусные экскурсии таких же малоимущих русских эмигрантов из Германии во Францию, Италию, Австрию, Голландию и т. д. «Экскурсовод-дальнобойщик» — это, так сказать, социально-психологическое самоопределение героя, но социально-психологический пласт повествования, «самоощущение эмигранта» здесь — только фон, на котором строится основной сюжет, я бы назвал его «сюжетом последнего европейца». Свою Европу герой привез из России. «…кто бы мог подумать: мальчик, начитавшийся когда-то Бодлера в рабочем квартале рабочего города-миллионера, в ночи наглядевшись эстампов, лет через 30, перейдя от Ситэ по мосту Турнель на остров Сен Луи, пройдет с хвостом туристов мимо отеля герцога де Лозэн на Анжуйской набережной, 17, где Теофиль Готье открыл „Клуб любителей гашиша“ и жил там вместе с Бодлером…»