Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2002

Александр Янов. Россия: у истоков трагедии. 1462–1584. Заметки о природе и происхождении русской государственности. М., «Прогресс-Традиция», 2001, 559 стр.

Александр Янов — принципиальный убежденный противник вульгарно-славянофильского, равно и вульгарно-западнического образа нашей страны. Россия — иррациональная, фантастическая страна, преобразовывающая на свой салтык все влияния, все институции, попадающие на ее почву? Нет и нет: для Александра Янова Россия — европейская страна, в силу приключившейся с ней национальной трагедии в годы правления Ивана IV всякий раз сворачивающая с магистральной линии нормального европейского развития в деспотизм, азиатчину и прочее, прочее. Конечно, историософская схема Янова немножко (простите за кощунство) комична. Перед глазами встает мужик из рассказа Горбунова, в отчаянии разглядывающий сломанную тележную ось, отскочившее колесо: «Кажинный раз на эфтом самом месте» — неплохой эпиграф для всех работ Александра Янова. Но в них привлекает даже не этот… непредусмотренный автором комизм. Больше всего привлекает в схемах Янова (а какая историософия не схематична?) ирония истории, усмешка Клио, музы истеричной и жестоко-насмешливой. Западник, который видит в Иване IV и Петре I представителей восточного деспотизма, а в Ниле Сорском и протопопе Аввакуме — настоящих европейцев, эту усмешку почувствовал; он услышал (в отличие от датского принца и немецкого мыслителя), что не всегда «крот истории роет хорошо».

Жозе Сарамаго. Воспоминания о монастыре. Роман. Перевод с португальского А. Косс. СПб., «Амфора», 2002, 495 стр.

Кто и поймет еще задержавшееся Средневековье на крайнем западе Европы, как не тамошний коммунист, удостоенный в 1998 году Нобелевской премии по литературе? Чьей душе и внятны милые особенности неистовой веры, как не душе настоящего атеиста, написавшего целый роман про Христа и Сатану? В ком еще и осталась жадная восприимчивость к чуду, как не в коммунисте и атеисте, выросшем в католической стране под водительством антикоммунистического салазаровского режима? Вражда и ненависть паче дружбы и любви. Жозе Сарамаго со вкусом описывает все уродства и дикости Португалии начала XVIII века — бой быков, аутодафе, инфант, садящий из окон своего дворца свинцовыми пулями по матросам своего же флота (подросток резвится — что вы хотите?), — все это выписано с плотной любовной ненавистью, с подлинной ненавидящей любовью. Чего стоит один только эпизод — быки вдребезги разносят гигантские глиняные куклы, установленные на арене. Из глиняных обломков взмывают вверх голуби. Зрители принимаются ловить голубей руками, во-первых, интересно, во-вторых, пища. Немногие птицы все-таки взлетают в небо и, освещенные солнцем, кружат над ареной, золотые, пышнокрылые. Такие описания — красивые и безобразные, дурновкусные и талантливые — вынуждают вспомнить что-то подростковое, давно читанное и почти позабытое. А тут еще стиль, синтаксис, равно тяжеловесный и наивный, скороговорочный и обстоятельный, небрежный и монументальный. А тут еще и странные нелепые герои — дочь сожженной колдуньи, славная женщина, которая (если с утра не съест с закрытыми глазами хлеба) видит сквозь стены, кожу и землю (понятно, что ничего хорошего она, за редким исключением, там не видит); бывший солдат, Бальтазар Семь Солнц, у которого вместо левой руки — железный крюк, но он и с одной рукой такое творит, что иной и десятью не сможет; ученый иезуит, изобретатель и философ Бартоломеу Лоренсо ди Гусман, по прозвищу Летатель, друг короля и нищих… А тут еще удивительный летательный аппарат, который построила вся вышеперечисленная компания — себе на горе… Гюго! Разумеется, Виктор Гюго! Вовсе не о францисканском монастыре в Мафре вспоминал Сарамаго, когда писал свои «Воспоминания…», а о «Соборе Парижской Богоматери» великого романтика.

Сальвадор Дали. 50 магических секретов мастерства. Перевод с английского Натальи Матяш. М., «ЭКСМО-Пресс», 2002, 272 стр.

Почему так интересно читать эту нахальную мистификаторскую книгу? И не подряд читать, а открыть и откуда-то из середины выудить, например, что-то насчет того, что в России не было и быть не может великих живописцев, поскольку — снег! белизна! Слишком много белого… Белое — враг сетчатки, враг живописи и живописца. Поначалу возмущаешься: как так? А Рублев? Так ведь для этого… пострафаэлита иначе и быть не может. Вырожденец Возрождения, индивидуалист, дошедший в своем индивидуализме до края, до последней черты, гениальный болтун, он и не может понять, что есть культура молчания; великолепный арлекин, знающий красоту пестроты, и не должен воспринимать красоту белого цвета. Он — островитянин. Робинзон Крузо живописи. Когда это понимаешь, понимаешь и то, почему так любопытно читать его книгу наполовину жульнических, наполовину фантастических, наполовину профессиональных советов художнику, почему так интересны все его приспособления для создания картин, все эти паукарумы, скелеты морских ежей, фонари Аристотеля, усики винограда, брошенные в жидкий гипс, и тому подобное. Это же… Робинзон Крузо, описывающий свои приспособления для жизни на необитаемом острове. Так и самого себя Дали воспринимает инструментом, производящим картины и рисунки; с заносчивой гордостью он описывает, как из себя выстругать, удалив все лишнее, вочеловеченную кисть, вочеловеченный карандаш, орудие труда во плоти для производства предметов роскоши — не для того ли нас здесь на Земле и поселили? Книга иллюстрирована рисунками автора.

Филип Рот. Моя мужская правда. Роман. Перевод с английского Н. Голя, Ю. Вейсберга. СПб., «Лимбус-Пресс», 2002, 384 стр.

Очень смешная и очень печальная, очень похабная и очень лиричная вариация на тему двух взаимосвязанных афоризмов Анны Ахматовой. Один — истоптан до пыльной каменной твердости площади перед сельпо в райцентре: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда!»; другой — посвежее, понезаметнее, поярче, как незамощенный дворик где-нибудь в Питере или в Москве, кусок деревни, свалившийся с неба в асфальтовую почву мегаполиса: «Поэт должен понимать, где у него — Муза, а где — б…». (Как все хорошие афоризмы, этот — волит продолжения-возражения: на то и поэт, чтобы этого не понимать.) Без какого-либо ложного или истинного стыда Филип Рот демонстрирует сор, из которого произрастают стихи. В процессе демонстрации сор этот тоже становится цветами. В первой части своего романа Рот помещает два рассказа, во второй — описывает жизнь писателя с Музой (или с б…? — на чей вкус), из которой (жизни), собственно, эти два рассказа и произросли. Все неурядицы, все горе, все беды, все ссоры и скандалы своей жизни автор преобразовал в… «сочетания слов». Российский читатель ознакомлен с таким приемом — «Взятие Измаила» Михаила Шишкина. Но у букеровского лауреата как-то все уж очень торжественно. Просто Иеремия какой-то. Плач на реках цизальпинских… У американского еврея всё — юмористичнее, простите за трюизм, человечнее.