Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002

Ходить вчетвером под одну собаку и неудобно, и небезопасно: легко перестреляться. Поэтому мы то ходили все-таки под Чока с Давидычем, то с какой-нибудь местной лайкой (все они были не чистопородные, а вымески, но работали!). Но самое замечательное — это их хозяева, местные охотники. Ружья у них были допотопные, так называемые «крымки» (полагали, что они появились у нас со времен Крымской войны и Севастопольской обороны, а по-настоящему это были ружья чешской фирмы «Krnka»). Но еще удивительнее были там рябчики. Сидит рябчик на ветке, стреляют по нему из «крымки»: раз осечка, два, три, а рябчик все сидит! Наконец с пятого выстрела его «сваливают». Таковы были там в то время охотничьи повадки.

Ходили мы с Древином и вверх по Чусовой на «глядень», откуда действительно открывался очень широкий огляд и на реку, и на горы. Ездили мы с Давидычем и в сосновые боры на речку Йокву с изумрудной бурливой водой; она течет между нависшими берегами, которые могут легко обвалиться. Шурка Никольский полетел там в воду, и ружье у него унесло течением метров за пять, такова сила водяной струи в тамошних речках! Ночевали там в «балагане» — это односкатный шалашик, крытый лапником и берестой, сквозь которые дождик свободно заливает спящих. Раз как-то, ежась под этими ласковыми дождевыми потоками (дождь еще только накрапывал и не разошелся), мы еще не встали; вдруг тут же загремели выстрелы, а это Давидыч стрелял из балагана в цель! Это с ним тогда «вполне бывало». На охоте мы там дважды переругались: один раз из-за лодки (ему понадобилась лодка, а мы с нее ловили рыбу), а другой раз из-за его деспотизма, когда ходили вместе под Чока. Но — и только. Охота на Чусовой — одно из самых моих замечательных воспоминаний 20-х годов.

Обратно с Урала мы с Древинами уехали врозь: они еще оставались, а нам пора было в Москву. И поехали мы с плотовщиками по Чусовой. Путешествие это незабываемо! По дороге мы стреляли уток, а на ночевках, когда плот не идет, а должен, как там говорят, «ыматься» к берегу, ловили ершей и ставили на них жерлицы; попадала и щука, которую мы варили тут же на плоту, а спали в шалаше, пособляя хозяевам править «прав`илом», когда они просили нас им «подрóбить».

А в Москве мы с Древином больше общались, гоняя зайчиков; и до чего же он был неутомим и на лыжах, и «так» — по сугробам. Помню, как-то на обратном пути в поезде речь зашла о Рембрандте, и Древин в восторге говорил: «Ви подумайте, Лексанич, все чернó, выступает фигура Христа, а рядом пес (он говорил: пес, а не пёс) гадящий! [29] Очевидно, имеется в виду офорт Рембрандта «Милосердный самаритянин» (1633). И Рембрандт этого не боялся! Какая смелость!» Тут мы не спорили: да, это гениально, это необыкновенно и дико смело!

Очень он любил французских импрессионистов, Сезанна и Ван-Гога (не потому ли и гончий его кóбель — так произносил Давидыч — назывался Гога?). А еще любил Вламинка и Анри Руссо [30] С творчеством импрессионистов Древин познакомился еще в художественной школе в Риге, в классе В. Г. Пурвита. После переезда в 1915 году в Москву он становится частым посетителем коллекций С. И. Щукина и И. А. Морозова, где упомянутые мастера были обильно представлены. Пополнить впечатления о Морисе де Вламинке (1876–1958) он мог и в 1928 году на московской выставке «Современное французское искусство». , про которого рассказывал, что в день своего рожденья он явился к столу голый и со скрипкой, на которой замечательно играл… Так это или не так было на самом деле, но рассказ этот я очень любил.

Осенью 1931 года он ездил на Алтай, где караулил диких козлов («теке») и их писал. Этот период его творчества мне был как-то не по душе. А зайчиков под Гогу с Найдой мы опять погоняли.

В 1932 и 1933 годах мы с Никольским ездили на Мологу, где были чудесные моховые болота в бывших угодьях Мусиных-Пушкиных между Мологой и Шексной (по-местному: «Шохной», срвн. Пошехонье). Но в 1934 году я слег с тяжелым приступом ишиаса и пролежал почти три месяца, после чего мне запретили лезть в болота, но тут подвернулась удачная комбинация: брат моей жены Василий Васильевич [31] Вахмистров Василий Васильевич (1892–1968) — охотовед, брат Н. В. Реформатской. работал на Южном Урале по проводке высоковольтных линий, куда он пригласил Древинов и звал и нас. Древины уехали раньше. Поехали мы сначала через Златоуст, где была штаб-квартира В. В. Вахмистрова, а оттуда через Миасс на юго-запад в район рек Иремелей (их две) и Уя в поселок Октябрьский. Пока Вася с Давидычем охотились под Верхне-Уральском, я был в Миассе в обществе с Надеждой Андреевной, с которой мы много ходили по окрестностям, в геологический заповедник, по озерам, по лесу. Говорили о многом и о разном: о живописи, о природе, о детях. Она была человек удивительно приятный в обращении, талантливый, интересный и умный. И говорить с ней было — золото.

6 августа вернулись из-под Верхне-Уральска и дядя Вася с Древином; охота у них вышла средняя. А через день мы все погрузились в полуторку и поехали в поселок Октябрьский (37 км от Миасса на юго-запад). Там мы с Древинами снимали совместно 1 1/ 2чулана у лесника, бывшего партизана, а ныне законченного алкоголика К. И. Гордунова. В одном чулане располагались Древины с Адей [32] Адя — Древин Андрей Александрович (1921–1996), скульптор, график, сын Древина и Удальцовой. , а в другом лежали наши вещи; спать мы предпочитали на сеновале. <���…>

Охота там была и разнообразная, и интересная: на запад, к «хребту», — лес, бор и глухарь, на восток — березы и тетерева, на юг — холмы и поляны, где много перепела и серых куропаток. И главное, для данного года мне — сухо! Ходили мы обычно на вечерние зори: а то тащиться по солнцепеку с дичью и устав в утреннее время — тяжело, а тут возвращаешься по звездам и по холодку. И утром спишь себе и оглядываешь погоду. Жили в нашем же поселке в то время еще знаменитый кинолог М. Д. Менделеева (дочь великого ученого и сестра жены Блока) и ее муж Б. М. Лазарев. И мы, и Древины водили с ними дружбу. Давидыч ходил с ней под ее знаменитую Липочку (по титулу «Олимпию — Норм-Нартуарт») и дивился ее анонсу. Собака была умна и великолепно дрессирована, но… на мой вкус несколько пресновата и скучновата в работе. А у Древина был в этот год впервые ирландец Милорд: крупный, породный, но трудный и злой.

Александр Давидович, как и всегда в жизни, был очень страстным, и поэтому успехи его на охоте были неровные: так, на Урале в 1934 году у него случалось: 18 выстрелов и 12 битых птиц, а иной раз — 36 выстрелов и 8 штук, даже и так: 25 выстрелов и 3 штуки.

Очень мил был сын их — Адя; волосы его напоминали оперение коростеля, и когда ему исполнилось 13 лет, я его приветствовал стишками, которые начинались так: «К нам сегодня на постель / прилетает коростель…» Очень забавно он сопровождал нас, когда мы ходили на юг по серым куропаткам. Он очень смешно подкидывал шапку при первом взлете выводка (говорят, что тогда куропатки ближе садятся, разлетевшись в разные стороны). Несмотря на различие возраста, я с ним явно дружил, и он мне очень нравился <���…>.