Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

Положив такую нагрузку на прямую речь, Геласимов демонстрирует виртуозное владение разговорным языком. Это, отметим, достаточно характерно для многих образцов современной «молодой прозы» — авторы в возрасте до тридцати лет наконец-то преодолели общее косноязычие 90-х, нарушаемое лишь отдельными отрадными искючениями. Персонажи заговорили так, как на самом деле говорят люди, напрочь отказавшись от того «литературного диалекта», каким терзали туговатые на ухо «старики». Проза Геласимова вообще очень показательна с точки зрения духа времени: короткая фраза, минимум описаний, динамика, подразумевающая определенные смысловые лакуны, заполняемые как бы задним числом…

В первую очередь Геласимов делает ставку на психологический портрет ситуации. Он не пытается выяснить, как она выглядит «на самом деле», предоставляя персонажам видеть ее собственными глазами — и как каждому заблагорассудится. Поэтому всякая ситуация в прозе Геласимова прежде всего — субъективна. Геласимов признает право на существование за множеством «правд» — во всяком случае, он ощущает жизнь как слишком сложное переплетение разнонаправленных и часто взаимоисключающих «интересов». Но и эти «интересы» он старается не подавать в лоб — скорее намеками и обиняками. И это вносит дополнительный пласт психологизма — человеческое существо и само-то не всегда отчетливо понимает, чего хочет в каждый данный момент.

Геласимов не идеализирует человеческую природу, но и не драматизирует ее. Ни в коем случае не делают этого и персонажи. Принять жизнь такой, как она есть, помогает легкий иронический тон. Причем — и это тоже характерно для современной молодой прозы — свою иронию автор делегирует персонажу, почти устраняясь из текста. Показательно, что значительная часть современных текстов вообще написана от первого лица — даже в тех случаях, когда тождество между автором и рассказчиком никоим образом не подразумевается. Современных авторов не устраивает почетная позиция «сверху», они намеренно «идут в народ», как бы спускаясь на один уровень с вымышленными ими героями.

Поэтому здесь нет и не может быть никакого «возвышающего обмана», никаких авторских выступлений на авансцене. Тем более претендующих на какой-то общезначимый, коллективный смысл. Здесь слышны лишь равноправные голоса частных людей, для которых любая форма коллективности — пустой звук.

Проблемы, возникающие у персонажей Геласимова, никогда не лежат в сфере сугубо социального. Они заключены в круге человеческих взаимоотношений. Боль друг другу причиняют только люди, и только люди способны эту боль облегчить. Поэтому здесь так важен момент установления контакта, прорыва кокона, грозящего обернуться добровольной тюрьмой.

Кто бы то ни был — пожилая женщина, вынужденная полюбить никому не нужную падчерицу своей дочери (рассказ «Чужая бабушка»), подросток, опять-таки вынужденный жалеть молоденькую учительницу, закрутившую скандальный роман с его одноклассником, да к тому же вскоре покинутую (повесть «Фокс Малдер похож на свинью»), или юная мать-одиночка, которой удается добиться какого-то подобия контакта с соседским пареньком-дебилом, не способным узнавать даже собственных родителей («Жанна»), — все они, преодолев установленный по разным причинам барьер отчуждения, становятся по-настоящему свободны. Они словно прозревают в этот момент, обнаруживая, что способны и сами влиять на мир, пусть след этого воздействия постороннему взгляду может быть и незаметен.

Преодоление отчуждения — основная проблема «Жажды». Рассказчик — молодой парень, изувеченный на чеченской войне. Причем тело-то как раз привели в порядок, непоправимо пострадало только лицо, но зато так, что соседка специально просит зайти «попугать» непослушного ребенка… Вот такой вариант Человека, который смеется — под маской безобразия скрыта тонкая душа (учитывая дополнительную трагикомическую интонацию, заимствованную из соответствующего рассказа Сэлинджера).

Персонаж с таким лицом обречен на изоляцию — добровольное исключение себя из жизни. Не из соображений «раз она так со мной обошлась», а, напротив: «куда мне с такой рожей»… Он и работу такую себе нашел — в одиночку делать ремонты. Заработает, замкнется в своей норе — и пьет. А пьет, чтобы ни о чем не помнить. Главным образом о войне. Но в целом вообще ни о чем.

«Дорога обратно» начинается для этого героя с грохота в дверь — друзья, повязанные опытом горения в одном БТРе, ставят конкретную задачу: пропал Серега, надо найти. Серега — это тот, который их всех тогда вытащил, а теперь единственный из них совсем не может вписаться в жизнь. То есть натуральный фигурант из группы риска: сперва просто пил, потом продал квартиру — и никаких концов. Проблема в том, что двое других, затеявших общий бизнес, уже давно друг с другом не разговаривают. Из-за денег. Вроде один другого кинул, но каждый винит противоположную сторону. И Костя (рассказчик) нужен им как буфер, как громоотвод — чтобы все-таки возможны были совместные действия.

Но и совместными усилиями найти Серегу не удается. Зато удается другое. Постепенно вовлекаясь в идущую вокруг него жизнь, от которой уже навсегда отказался, Костя вынужден приоткрывать забрало и разрушать свой защитный панцирь. А прячущееся под ним живое естество уязвимо — и прежде всего для новых привязанностей. Он знакомится с новой семьей отца и узнает о существовании братца и сестры, которые, в какой-то момент требуя развлечения, вынуждают его вспомнить прежние способности рисовальщика. Он начинает рисовать, приводя малышню в восторг, а потом уже не может остановиться. В нем самом — трудно и неохотно — пробуждается жизнь…

И эта пробуждающаяся жизнь с той же силой, что толкает травинку пробивать асфальт, заставляет его разругавшихся друзей начать искать пути к примирению — одного покаяться, а другого простить. Серега же находится сам собой — ничего особенно страшного с ним не случилось. У пьющих людей такое бывает.

А в финале у героя даже возникает ощущение допустимости личного счастья — для него, который раз и навсегда запретил себе думать о таких вещах… Потому что мальчик, к которому его звали, чтобы приструнить, оказывается, больше его не боится.

«— А я знаю.

— Что ты знаешь?

— Знаю-знаю.

— Да что ты там знаешь?

— Что ты не страшный. Это у тебя просто такое лицо».

«Страшное лицо» наконец-то снято. И как маска, и как невроз. Психотерапия закончена. Герой свободен. Из этой точки он может двигаться собственным путем — выбирать его сам, а не следовать логике предложенных обстоятельств. Диссонанс с жизнью преодолен. Действительность гармонизирована. Можно улыбаться.