Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 5, 2003

Одна из коллизий (и, собственно, главная в «Лавре») — противостояние личности и церкви. «Нас было трое, собравшихся во имя Его в одном окраинном доме…» — с этой эпической фразы, как будто переносящей нас в новозаветное катакомбное время, начинается роман. Трое — это сама героиня, ее муж и общий их приятель, о. Глеб, священник. Все они с точки зрения церкви являются неофитами, ибо пришли к ней — каждый своим путем — из атеистического советского мира. Возможно, именно этим объясняется та страстность, с которой они переживают слияние с церковью. Отношения, соединяющие этих людей, могут показаться странными. Ежевечерние бдения в квартире на ленинградской окраине выливаются в те бесконечные возбужденные «русские» споры, в которых открытость переходит в откровенность, доверительность — в исповедь.

Проблема взаимоотношений мыслящих русских людей с православной церковью возникла не в семидесятые годы. Дореволюционные религиозно-философские общества, собрания и кружки — свидетельство того, что этот раскол воспринимался болезненно: церковь и общество пытались идти навстречу друг другу. Но те времена давно уже стали историей. После 1917 года Русская православная церковь прошла за несколько десятилетий страшный мученический путь: гонения, надругательства, процессы и расстрелы, разрушение храмов, изъятие церковных ценностей, «обновленчество», раскол, антицерковные предписания и законы… Перечень испытаний, выпавших на долю Русской православной церкви, воистину бесконечен. Однако существенный сдвиг в сталинской национальной политике, ярко обозначившийся в послевоенные годы, изменил положение церкви: в условиях пропаганды «русского патриотизма» и всего «истинно русского» она оказалась важным идеологическим подспорьем. В безбожном государстве началось — поначалу, исподволь — сближение православной церкви с государственной властью. Церковная и государственная структуры, формально разъединенные в СССР, существовали на первый взгляд каждая по своим законам. На деле же, как выяснится позднее, церковь была связана с богоборческой властью множеством невидимых нитей.

Страдальческое прошлое русской страны и русской церкви — исторический фон «Лавры». Он присутствует всюду, определяя, явно или подспудно, размышления героини, ее тяжелые сны и апокалиптические видения, напоминающие порой едва ли не пророчества Иезекииля. «Я видела потоки крови, похожие на полноводные реки. Они двигались под землей, время от времени выбиваясь на поверхность, как взбухшие вены… По берегам, уронив руки в колени, сидели измученные люди, с рождения лишенные отцов». Воспоминания о временах гонений то и дело окрашивают повествование. Приехав с мужем в Почаевскую лавру (на Волыни), героиня слышит рассказ местного жителя об одной из попыток властей — уже при Хрущеве, ужесточившем, как известно, преследование церкви, — закрыть монастырь. Чтобы разогнать толпу верующих, собравшихся у стен Лавры для ее защиты, местные власти пускают в ход… ассенизационные машины, и те поливают людей омерзительной вонючей жижей. Но закрыть монастырь все равно не удается: униженная и поруганная, Лавра продолжает жить своей жизнью.

Какой же предстает Русская православная церковь сознанию героини, которая, подчиняясь духу шестидесятых — семидесятых годов, добровольно, уже в зрелом возрасте, обратилась к ее покровительству? Чем ближе соприкасается она с церковным миром, тем более убеждается: русское православие обезображено советским уродством. Церковь — та же иерархия, проникнутая властным и обличительным духом. В качестве платы за «спасение», которое церковь дарует человеку, она требует от него отказа от самого себя, от своей индивидуальности. Церковь силится удержать свободную душу в своем лоне подобно тому, как тоталитарная власть насильственно удерживала людей в советском застенке. Конечно, в отличие от государства, церковь не имеет рычагов, позволяющих подвергнуть «ослушника» прямым репрессиям. Однако за многие десятилетия и столетия церковь, и не только православная, разработала эффективную систему, позволяющую влиять на сознание людей, добровольно пришедших под ее опеку. Церковь авторитарна; ее приверженность традиции и канону влечет за собой нетерпимость, в лучшем случае подозрительность ко всему чужому и новому. Она может быть безжалостной по отношению к человеку, уличенному в яркой индивидуальности. Церковь и государство, как бы далеко они ни расходились друг с другом, имеют общую иерархическую структуру. Церковь призвана миловать, но она и карает: не только за грех — за свободомыслие. Карающая любовь и карающая ненависть — две стороны одной советско-российской медали. Церковь подавляет свободу личности — таков вывод, к которому склоняется героиня («…в рабской стране абсолютное подчинение церкви — не спасение»).

Справедлив ли этот взгляд на русскую церковь? Ведь Церковь есть тайна; она покоится, по преданию, на Его крови и Священном Предании, и свет ее всегда будет притягивать к себе души страждущих (героиня романа глубоко чувствует эту вечную правду христианства). Но церковь, с другой стороны, — это клир, сообщество живых людей, несущих на себе печать страстей и предрассудков своего времени. Далеко не все пастыри способны врачевать души, особенно в нашей стране, где пролиты потоки крови и утрачен самый смысл врачевания. В коридорах церковной, как и политической, власти идет своего рода игра — противоборство мнений, позиций и честолюбий (взгляд «изнутри» помогает героине видеть эту закулисную жизнь, обычно сокрытую от глаз рядового прихожанина). Церковная жизнь политизирована, как и светская. Интересно в этой связи, что среди служителей Русской православной церкви были (и есть, конечно) свои «еретики», духовно одаренные и мужественные люди, пытающиеся обновить многовековой уклад. Речь не только о тех, кто обвинялся в «антисоветской пропаганде» (о. Дмитрий Дудко, о. Глеб Якунин и другие), но об епископате — архиереях, назначенных Собором и Патриархом по согласованию с некогда всевластным Советом по делам религий при Совете Министров СССР. Один из них присутствует в «Лавре». Это Никодим, митрополит Ленинградский и Новгородский, захваченный в семидесятые годы «диссидентским» духом экуменизма и западничества и пытавшийся — через «железный занавес» — протянуть руку ватиканскому престолу. Но — безуспешно. Его скоропостижная смерть в 1978 году надолго отодвинула подлинное и давно назревшее обновленчество русской церкви. «Церковь и интеллигенция, — читаем в „Лавре“, — словно стоявшие бок о бок на развилке одной дороги, пошли каждая своим путем, чтобы через несколько лет уже не помнить о том коротком — не более десятилетия — времени, в течение которого — редкий случай в российской истории — Церковный Бог и Гражданская Свобода глянули друг другу в глаза».