Фернандо Намора - Живущие в подполье

Это произошло в воскресенье. На террасе собралась добрая дюжина гостей; в душном воздухе жужжание голосов то взвивалось вверх, то вновь опускалось, словно назойливый слепень, когда вдруг по аллее пронесся открытый автомобиль и резко остановился, завизжав тормозами, как раз рядом с компанией, которая слушала рассказ Арминдо Серры о поездке в Соединенные Штаты. Дверцы автомобиля открылись, потом с шумом захлопнулись, и гости направились к террасе, словно ступали по завоеванной территории. Это были Жасинта, ее муж и дочь. Кто из них больше не походил на двух других? Жасинта вызывающе вздернула подбородок (такая же манера была и у Марии Кристины, только у той вызов ощущался смутно, прикрытый упреками или едкой иронией), хотя, возможно, впечатление дерзкой заносчивости возникало из-за черной родинки, похожей на вонзившее жало насекомое. По ее гордой осанке, нетерпеливому, ищущему взгляду сразу чувствовалось, что она стремится завладеть кем-нибудь одним или всеми, что с ее появлением тотчас пропадет интерес к Арминдо Серре, которого до сих пор все же слушали, несмотря на послеполуденную жару. Муж Жасинты, худой и смуглый, приблизился к террасе без всякого воодушевления, с улыбкой актера, утомленного трехнедельными репетициями, но тут же попытался изобразить из себя лихого малого, который водит машину с открытым верхом, искусно тормозит и появляется в обществе с женщиной, которую и добродетельный обыватель, встретив на улице, почтет своим долгом раздеть взглядом. Дочь держалась поодаль. У нее был робкий взгляд птенчика, еще не отваживающегося улетать далеко от родного гнезда, и жесткая складка у губ. Еще не узнав людей, она их уже ненавидела.

Вновь прибывших представили в той небрежной манере, когда не удается ни назвать, ни расслышать имен, и Арминдо Серра, тщетно пытавшийся сделать вид, что неожиданная помеха его не задевает, вновь продолжил прерванный на середине рассказ. Но нить повествования, вероятно, уже ослабла и могла порваться от первых же нападок Малафайи, неспособного слушать длинные истории, или же окончательно запутаться.

Итак, говорил Арминдо Серра, все американцы, написано ли у них на лицах выражение надменного, вызывающего неприязнь превосходства, или нет, страдают от одиночества. И от собственной незрелости. Они ведь только с виду кажутся взрослыми.

— Страдают от одиночества?.. — Вопрос прозвучал двусмысленно в устах новой гостьи. — Сейчас модно обсуждать подобные проблемы. Чего им не хватает, так это мужественности. Настоящей мужественности, а не бессмысленной пальбы в прохожих. Насколько я могу судить…

Тут Жасинта умолкла. Но и этих слов было достаточно. Да еще произнесенных непререкаемым тоном, заставившим остальных удивленно и неодобрительно смерить ее взглядом. Впрочем, она только и добивалась отвлечь внимание от Арминдо Серры, бойко жестикулирующего своими волосатыми руками, с простодушным удивлением на лице, словно он даже немного напуган тем оживлением, которое вызвал, сам того не желая, и привлечь внимание к себе, чтобы ее получше разглядели. Высказав свое легкомысленное мнение, она была довольна, что по крайней мере теперь все заметили ее жадный рот, пусть даже к реплике отнеслись презрительно.

— Они страдают от одиночества, — продолжал рассказчик после того, как с ласковой издевкой пояснил: — Речь идет, надо полагать, о другой разновидности одиночества — и легонько провел рукой по подбородку, подражая интеллектуальному поэту Виллару или высмеивая его заносчивую гордость почти цирковыми трюками в декадентских стихах, публикуемых в литературно-художественных приложениях. — Итак, американцы страдают от одиночества. Из контор они бегут в бары и напиваются там молча и добросовестно, словно совершая тягостный, но неизбежный обряд. Они пьют без радости.

— Зато испанцы — с радостью, и здесь нет им равных. Вы согласны? Расскажите лучше об испанцах, — снова прервала рассказчика Жасинта, прекрасно понимая бестактность своего поведения. — И уж раз мы коснулись этой темы, пусть кто-нибудь принесет мне drink [6] Питье, напиток (англ.). . Я умираю от жажды.

Арминдо Серра почесал кончик носа. И только. После выходки Жасинты его голос оставался таким же ровным и приветливым. Но Сара, вспыхнув, приказала своим придворным обнести гостей прохладительными напитками и виски, и те выполнили ее распоряжение немедленно, словно соревнуясь в любезности. Перед Жасинтой оказалось сразу три стакана.

— Они пьют без радости, эти рослые детины из Чикаго, Техаса или Нью-Йорка, высокомерные властители мира, атлетически сложенные и неуклюжие, с пистолетом у пояса. Они пьют без радости, опустив голову на стойку, угрюмые, молчаливые. Свет горит тускло в этой атмосфере искупления грехов. Наследники пуритан и сами пуритане плоть от плоти, они и пороку предписывают особую обстановку и особый ритуал. Потом, одурманенные, но еще не совсем пьяные, они протягивают руку тому, кто ближе сидит, и пожимают друг другу руки, соединяя свое одиночество с одиночеством соседа, пока алкоголь не превращает их в скотов, притупляя сознание и чувства.

Арминдо Серра рассказывал без драматизма. Иногда даже с шутливой иронией. Однако некоторых слушателей его рассказ почему-то расстроил, и они готовы были рассердиться, считая такой разговор неподходящим для душного летнего дня. Нить угрожала вот-вот порваться, и никто, наверное, не желал, чтобы рассказчик опять связал ее, начав совсем некстати новую главу из своих странствий сноба-интеллектуала, которому, точно перелетной птице, надо улетать, неважно куда, едва наступит осень, несущая с собой провинциализм лиссабонского Шиадо [7] Шиадо — квартал в португальской столице, населенный преимущественно интеллигенцией. : интриги литературных группировок в спорах за лишний хвалебный эпитет, запутанные проблемы, которые сводятся к борьбе разочарованных посредственностей за место под солнцем, братство взаимного славословия неоперившихся, но уже пробующих голос юнцов и закосневших в повседневной рутине интеллигентов, ужас тех, кто захлебывается в стоячей воде, когда завтрашний день ничем не отличается от вчерашнего, раздражительную и безысходную апатию изгнанников в собственной стране. Одним словом, все то, что он беспощадно высмеивал, но в чем принимал участие, развлекаясь в промежутках между своими поездками.

Нить угрожала вот-вот порваться, и Арминдо Серра отлично это понимал. Хотя он любил поиздеваться, больше даже над собой, чем над другими, испытывая при этом какое-то дьявольское наслаждение, он все же решил исправить свою оплошность: этим господам, разморенным скукой и жарой, было не до эмоций. Даже не потрудившись перекинуть мостик к другой теме и придав своему лицу самое бесхитростное выражение, он произнес: