Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Да уж, думаю, если тут такой раёк нахлобучили, на месте читалки может оказаться вообще всё, что угодно.

— Лёля? — окликнул я. — Ты как там?

— Каком кверху.

— Ну ладно, ладно… Подожди ещё немножко. Только ни в коем случае сюда не суйся. Ни в коем!

— Тогда быстрей давай.

Что-что, а это я тебе обещаю. Но вместо — крикнул:

— Как пойдёт…

И — башмаками да по роскошеству…

Спокойно, Палыч! Без головотяпства. Одним глазком и будя. Просто удовлетвори, чтоб больше не думалось. Ты же спать не сможешь, пока не удостоверишься: ну вот, обычная мясная лавка, а боялся!..

Потайной ход был на месте. Задрапирован, конечно, но кто знает, не проглядит. А ну-ка позвольте… Коридорчик… повороты… и…

Всё-таки предчувствия штука верная: библиотеку эвакуировали. Ни столов с лампами, ни стеллажей с книгами — голые, уходящие в перспективу бурые каменные стены. И посреди этой мрачной пустоты только что сколоченная, с не подметёнными ещё стружками вокруг, виселица. В полной готовности к применению.

Вот, стало быть, к чему вои из чащи — к покойнику?

Просто поменяли публичное место на лобное…

Понимаете: одно дело — в кино, и совсем другое вот так — когда она ещё и пахнет. Пропитанную дёгтем пеньковую веревку с петлёй я разглядел, как в руках подержал. И зачарованный, наверное, так и стоял бы, но где-то за виселицей лязгнул затвор невидимой двери, и пару секунд спустя я был уже рядом с Лёлькой.

— Не нашёл? — посочувствовала она, никем на счастье не умыкнутая. — Я ведь говорила.

— Дурак я, что тебя сюда потащил. Прости. И не слушай меня никогда больше. Пошли…

— Да чего там не так-то?

— Там всё не так. Всё! Мотаем отсюда…

Беглецы всегда беглецы. Даже когда изо всех сил притворяются, что не спешат. А резона спешить и не было: где гарантия, что вернёмся до хаты, а там на койке Дед с Бабкой не сидят, ножками не болтают?

И тут Лёлька встала как вкопанная и уставилась на избушку со златым крыльцом (ну, помните ведь: царь-царевич, король-королевич).

— Там — что? — я не узнал её голоса; хриплый и стальной, таким не спрашивают, таким приказывают.

— Понятия не имею. Она вообще вон запе…

И споткнулся на полуслове: замка на двери не висело. Нас упорно не хотели отпускать и приглашали заглянуть. Не в ту, так в эту.

Демьяново гостеприимство…

— Лёль, туда мы точно не пойдём.

— Ты нет: я пойду.

— Послушай меня…

— Нет уж, теперь ты заткнись. Там ты велел ждать, я спорила? А этот дом мой, ясно?

Некоторый смысл в её словах, вообще-то, был. Одно дело, когда моё загаженное подсознание засады инициирует, и совсем, может быть, другое, если…

И всё же я попытался:

— Ты сейчас как ребёнок рассуждаешь.

— Ой, вот только сам Тимкой не становись!

— Не понял? Вы что, ходили сюда, что ли?

— Сюда — нет.

— А куда?? В которые вас носило?

— Да какая разница.

— Нет уж постой…

— Это ты постой! — вспыхнула и она. — Значит, если в других побывали, то и сюда отпустить не страшно, да?

— Просто, если были, ты сама понимаешь, куда собралась, а нет — так и представить себе не можешь, что такое эти домишки. Нельзя тебе туда одной…

«Обои полетим!» — как же достали меня киношные аллюзии! Чуть непонятки — и попёрло.

— Нигде мы не были, понял? Нигде, — она словно гипнотизировала меня. — Я если слово дала, значит дала. В отличие от некоторых. И если сказала, что пойду без тебя, значит, без тебя и пойду, понял?

Это-то я понял ещё там, на поляне.

Я не сказал ей: хорошо. Я вообще ничего не сказал. Я просто не знал, как отпускать её в эту упас-хату. И как не отпустить не знал. И чувствовал себя — прости, отечественный кинематограф! — старшиной из тихих зорь: семь девочек… семь красавиц положил…

А одну — проще?

— Только ты это… зажмурься. Дед говорил, что…

— Я помню, — ну просто Лиза Бричкина! — А ты за руку меня, пока глаза не открою, подержи.

— Лёль? — взмолился я из последних.

— Ну, тебе что, трудно, что ли? Иди сюда…

Я помню, как держал её ладошку, успев подумать: ну вот и всё — одни пальчики мне только и остались. Помню, сжались они вдруг — так, что нестерпимо захотелось тащить малявку обратно, хоть вместе с косяком, лишь бы сюда, назад. Помню, испугался, что вытащу одну руку — без Лёльки… И только потянул, и даже от сердца отлегать начало — а она оттолкнула меня, и дверь захлопнулась. Как пружина мышеловки — бэнц!..

И тут же открылась снова.

И из полумрака — совершенно целая, спокойней сытого удава — моя сталкерша. И единственное, что я разглядел прежде, чем подхватить её на руки, — это чёлка, половина которой была абсолютно седой.

— Лёленька? Малыша!..

Нет, сознания она не потеряла. Только силы.

Я остановился лишь у часовни.

Флюгер не дребезжал, и из леса больше не завывало.

Плюхнул бедняжку на дедову скамейку, сам перед ней на коленки, и никак не приспособлюсь ни обнять, ни ещё чего — глажу только, платьюшко поправляю, точно пылинки сдуваю, а взгляда от чёлки оторвать всё равно не могу.

— Как ты? Что там?

— Там темно.

— Темно?

— Темно. Ничего не видно. Вообще. Потом пригляделась: блестит. Пошла потихоньку — зеркало…

Матерь моя! Вот только зазеркалья нам и не хватало!

— Ну?

— А в нём мама.

Я тут же вспомнил прозекторскую, потом фотографическую с картинками на стене, и из меня вырвалось самое идиотское, что только могло:

— Живая?

— Конечно.

— Одна?

— Одна.

— И? — я буквально тянул её за язык.

— Стоит, вот как ты сейчас, и в глаза смотрит.

— А ты?

— Я её спросила: да? Она сказала: да.

Уточнять я не стал: ясно же про что — про то.

— А дальше?

— И всё. Она пропала и я вышла.

А Дед ослеп, подумал я.

А по мне — так лучше сто виселиц, чем такое…

Родной дом встретил нас по-отечески. Безо всяких обознатушек, призраков и подвохов. Тишиной — точно упрёком: ну? и куда вас понесло?..

Лёлька добрела до койки, уселась, обняв колени, и уставилась на мёртвые ходики над пианино. Мне показалось, я слышу, как стучит её надорванное сердце. Такой вот культпоход я нынче устроил, такой вот, грёб твою пепси, родительский день закатил.

— Лёля? — окликнул я часа через два.

Она слегка кивнула. Типа, живая я, живая.

— Может, поешь чего-нибудь?

— Не хочу. Ничего не хочу.

— Понимаю, — и снова заткнулся.

Не то чтобы в голове не укладывалось — закалку наши головушки прошли будь здоров. Но это зеркало… С зеркалами вечно что-нибудь да не так. Зеркало — очень неприятная вещь. И очень опасная. Зеркало за спиной — что-то вроде ласкающего затылок дула. Оно непредсказуемо. И уж если способно удваивать пространство, отчего бы ему заодно не поселить в нём кого-то, кому там только и место?.. Мне хорошо знакомо ощущение присутствия в комнате с зеркалом постороннего. Может, у вас не так, но моё зеркало к ночи вечно оживало. Я чувствовал, что за ним происходит неуловимое движение, и то и дело ловил себя на желании исхитриться и обернуться так, чтобы застать наконец врасплох этого кого-то. Пусть не лицо — краешек ускользающего плеча, тень от тени. И иногда, прежде чем наткнуться на свои, полные животного страха глаза, мне казалось, я всё-таки поймал тихого гостя.