Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Тридцать лет ты возглашал вопросы, от которых и лукавых, и тупых лишь передёргивало, и снова чах и пылал, и говном исходил, что ни те, ни другие всё не догадаются прийти и попросить скомандовать: это, мол, ребятушки, вот так, а то вот эдак. Сделаем по-моему, и мир станет прекрасен…

Ну? Ликуй: пустыня кругом. Всех разогнали, твоя колода — тебе банковать, тебе и козыри назначать. А ну-ка как на духу: ты мечтал когда-нибудь о шансе построить свой Город Солнца — действительно разумный, действительно справедливый, действительно добрый и чистый? Вот и закатывай рукава: твой шарик, твой! Весь. Чего понагородишь, того и будет. Разве что Тимка с Лёлькой червоточин с бациллами на себе занесут. Ну да не без издержек, чего уж теперь — препятствуй, поправляй, дезинфицируй. Двое всё-таки не семь мильярдов, как уж нибудь…

Э, э, э, э, бог! Истина, мать твою, в последней!..

Кто тебе сказал, что все их — как там? бациллы? — любой из твоих вредоносней, ась? Эко тебя, дубина, переклинило! Сам же насквозь из пороков слеплен, если на тебя нормальным-то глазом посмотреть (а своим — так просто гнойник и рассадник). С чего ты, образина, взял, что миру следует стать именно твоим подобием? Очнись, чучело, с тебя, разве, статую несвободы лепить. И то — со спины, чтоб без выражения, скажем так, лица.

Грустный у тебя мирок может получиться. И не обязательно жизнеспособный… Да, может, давешний-то столько и протянул лишь потому, что идеализма в его закваске было не лишку, а строго по рецепту, кто бы ещё эти рецепты знал… Да, может, хрычей вроде тебя к таким материям вообще подпускать низзя? На пушечный… Ну сам посуди: мания преследования — раз, величия — два, паранойи всех сортов — три, психопатия, неврастения — никаких ведь пальцев не хватит. А лезешь в портные конституции для новой эры.

Да. Лезу! А вас послушать, так для этого и ребятишки мои уже чуть ли не староваты. А может, бегущим мир отдать? Остановятся же они когда-нибудь? И не ты, не Тимка, а Егор станет очередным Моисеем?

Браво! Теперь ещё и шизофрения… Ты щас с кем разговариваешь-то? Ты с собой, полоумным, разговариваешь! Изолировать тебя пора…

Короче. Ещё раз осмелишься про детей плохо подумать — пойди вон и утопись. Мира грядущего ради…

А чего, — согласился я, — справедливо. Подумаю ещё раз — пойду и утоплюсь.

Я нашёл Деда в часовне.

Они с Кобелиной туда с вечера перебрались. Интересное кино — в неотапливаемой церквушке было теплее, чем у нашей печки. От принесённой еды старик отказался: хлеб взял, а остальное велел назад волочить. Отмахнулся и от предложенной исключительно из вежливости трубки. Потребностев у него на сей момент, видишь ли, никаких. И вобче: тут, Андрюх, чухать надо, а не гадать. И не мне это надо, а табе самому, понимать же должон!

— Виноват, буду исправляться.

— Ну и аухфидерзейн, — он явно пребывал не в лучшем расположении духа: ходют, дескать, тут всякие, законного досуга лишают.

— А чего ты гонишь-то? Может, у меня вопрос к тебе.

— Да ент не я, ент ты прихиндей гонишь. А спешить нам некуда, скрозь месяц сухробы ляжуть, вот кохда и налопочемси, — и только после этого снисходительно, как-то совсем уже по-донкорлеоновски: — Ну давай, чего там понакипело, вываливай…

— Дед, — от такого отношения мне враз расхотелось искать окольные пути, — а тебе вообще верить можно?

Он было присолил и вознамерился было откусить мякиша, да отложил:

— Был бы ты Андрюх не с мальцами а сам по сабе, шепнул бы я щас Кобелине и ён табе кадык-то мож ещё и пошшадил бы но заикалси б ты милай до конца дней своех непутёвых а то и подоле.

Кобелина поднял голову и выжидательно поглядел на Деда. Потом так же внимательно на меня. Говори, дескать, если есть чего, последнее твоё слово.

— Ты калитку ышшо не отворил а вопрос поперёд табе заполз. В маразьме меня подозревашь ай тово хужей?

— Да перестань, старый. Знаешь же, не обидеть я хотел, а уточнить: насчёт Шиварихи и нас троих — всё так и есть или это одни твои догадки?

— Ну мож я хде чуток и подукрасил, — смилостивился он, — но в обшых чертах достоверно и обжалыванью не подлежить.

— То есть, всё-таки жопа?

— А енто смотря откель хлядеть. Коли извнутри — дык даже и совсем наоборот.

Нет: его философия определённо имела свои плюсы.

— Слышь, старый, а чего это тебя этот, ну, прихожий твой, Репликом прозвал?

— Да хто ж его знат. За то наверна шта сижу бывала сижу да и вдрух как бздну, чаво и сам не разумею.

— А ну-ка бздни.

— На заказ? Да ты очумел! На заказ и кишкой-та не бзднёшь не том шта антелектом.

— Это да, — точность его аргументов потрясала. — Ну что ж, и на том спасибо. Честно! (Это я уже не столько Деду, сколько псу.) Пойду. Обмозговать надо, а то едет чего-то крыша. Так едет, что сил нет…

Но уйти и остаться с едущей крышей один на один сил было и того меньше. И я мялся:

— Давайте, в общем, не скучайте тут. Если что, думайте громче: прибежим, принесём… Кстати…

Я с порога ещё заметил, что штоф на столе снова полон, и, кивнув на него, спросил тоном присной памяти майора Томина:

— В чём фокус?

— А до конца не допивать. И весь табе хфокус. Хлоток в ём с вечеру оставь — к утру всклень сделаицца.

— И давно так?

— Сколь себе помню.

— Хочешь сказать, не доливаешь даже?

— Долить-то и дурак дольёт, — и как всегда без переходу: — Ты тово… Девчонка вату хватицца дык на колидоре она в коробу цинковом. И марля там жа со всей аптекой.

— Вас понял, — кивнул я, понимая лишь, что старик в который раз бзднул, и бзднул изо всех стволов. — Пойду?

— Поди Андрюш, поди, подумкай… А крышу твою мы поманеньку уконтропупим…

Из случившегося тем днём кроме: Тимка с Кобелиной ходили на охоту и приволокли полмешка уток, Лёлька потрошила одну, порезала руку и действительно просила бинта, а я со скуки героически прогулялся в сторону пасеки, но никакой пасеки не нашёл.

Лес продолжал наступать, и хорошего это не сулило.

— Лёль?

Нет ответа.

— Лёля? Ты чего?

Замерла. Темень, конечно, кромешная, но что я, не вижу, что ли? — стоит у кровати как привидение в сорочке своей белой, шебуршит чего-то.

— Ты чего не спишь?

Шмыгнула под одеяло. Притихла.

— Лё-оль?..

Затаилась. Слышно даже как не дышит.

— Что случилось?

Ещё несколько секунд раздумья и:

— Всё нормально.

Ага! А то я не знаю, каким тоном про нормально рассказывают. Лучше бы уж вообще ничего не говорила.

— Ты куда собралась-то?

Молчит.

Я полез с печки.

— Да это я вернулась, — врёт! и наверное, не моргает. — В туалет ходила, чего ты, спи…

Опять врёт. Зачем? Удобство у нас в сенях — ведро поставили, холодно ж уже на улицу по ночам бегать. Голову на отсечение: оно сейчас пустое.