Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

— Так, ерунда.

— Показал бы…

— С какой радости?

— Просто любопытно. Да и разбираюсь я в этом немножко. Может, посоветую чего.

— С издателями сведёшь и рекомендацию выдашь?

Опять мимо. Чувствуя себя троечником на экзамене, я достал трубку.

— Здесь лучше не надо, — упредил он. — Вон сушь какая, опилки…

— Это правильно, — согласился я и приготовился услыхать «выйдь из класса» и встать и выйти. — А ты как? Завязал? Или Дед и тебе самосадику отрядил?

— Я же говорил: балуюсь. А сигареты кончились, по барабану стало. И вообще, несерьёзно это.

Нет, ну ты погляди, до чего серьёзный мальчик! Молчун, он уже тысячу раз, наверное, просчитал свою дальнейшую судьбу с поправкой на поменявшийся вектор. Курить вот прекратил. Жить, стало быть, собирается долго и счастливо. И крайне ответственно.

Ну и хватит реверансов. В отцы не пускает, но как старшего товарища воспринять обязан. В конце концов, это программное собеседование, мне оно нужно не больше, чем ему, должен же кто-то начать…

— А у тебя девчонка была? Ну, там, до леса?

— Не-а.

— Вообще, что ли, никогда не было?

— Никогда.

— Ну ты даёшь…

Теперь он взял тайм-аут: высунулся вовне, похватал воздух рукой, ничего не поймал.

— А дождь-то, похоже, того… А что? Осуждаешь, что ли?

— Да боже упаси! Понять пытаюсь, как это ты умудрился уберечься. Я, например, в твои годы…

— Дядьк, — и Тим резко всунунулся назад, — если чо, я не голубой, понял?

— Идиот! — меня второй за сегодня раз едва кондратий не прихватил. — Вот ведь идиот, честное слово!

Нет, милостивые государи, я в этом подростковом дуэте тело определённо инородное. Ни черта я в этом дуэте не понимаю. Одну — пионерку, кровинку мою — чуть в потаскухи не записал. Хорошо с обвинением не успел. А не сорвись сама — глядишь, и сподобился бы… Другой — тоже, между прочим, не чужой — в домогательствах подозрел. Сумасшедший дом какой-то!

— Ты, Тима, думай иногда прежде чем… Стал бы я с тобой, с голубым, такие разговоры заговаривать?

— А с кем тебе ещё? С Лёлькой, может?

— Да уж язык-то почесать мне как-нибудь Деда вон хватит…

— Да ладно. С ним особо не почешешь, его слушать надо.

— Эт точно…

— Ну всё? — он захлопнул створку. — Ещё вопросы будут? А то в желудке уже бурчит.

— Да, конечно, извини, айда, там самовар наверно ещё не остыл. А с вопросами успеется. Куковать нам тут, Тимка, не перекуковать.

— Угу. Скрозь усю зиму, — и загадочно-презагадочно заглянул мне в глаза.

— Эт точно, — повторил и я, понимая, что это скрозь неспроста. — Пошли кормиться…

Шаря ногами по ступенькам, я всеми фибрами почувствовал, что не забуду эти день с ночью ещё очень и очень долго. Наша милая троица выходила на новый уровень сосуществования.

Ну и чего, заведующий Эдемом, — съел?

А ведь всё ещё только начинается…

Вечером я сидел у Деда.

— …потому воля в ём, пон я л? А в ей сила. И правда. А воля на правду с силой — у-у-у чаво будеть!..

— А я тут с какого боку?

— А в табе Андрюх я ышшо не разобралси. То ли ты для их временно правительство — ну у тех смыслах шо оттель вывел и досель довёл. То ли… бес яво знат… В табе ведь тожа свой клад имеицца…

— Да-а-а? И какой?

— А память в табе Андрюх. Обыкновенышна память. Усе верёвочки с ниточкими, куды салажата твои ходу не знають… Опять жа совесть кака-никака. Вот те и пуд канихволи: нужон ты им покедова с какого краю не подступись…

— Больная во мне, Дед, совесть.

— Ишь ты! А она здорова-т и не быват. Котора здорова та правдой кличецца. А правда кажу ж табе — в мал о й…

Теперь уже я хихикнул: вспомнил, как ладно и без затей слепила Лёлька ночью горбатого про приступ. Если так она и выглядит — правда сермяжная, то чего-то я в этой жизни всё ещё недопонимаю.

— Запутал ты меня, старый.

— Тебя запуташь… Квасу хотишь?

Я хотел.

— Токма весь не углуши.

— Да говорил уже.

— А табе усё п о двое повторять надобно, неуж не заметил ышшо?

Я заметил. И уже давно…

А квас по-прежнему был чудо как хорош.

Дорогая редакция, а нельзя ли сделать как-нибудь так, чтобы ваши герои поскорее поженились? — Нет. — Почему? — А хрен его знает. Нельзя и всё. — Но почему? — Да потому что такая уж книжка: с героями творится совсем не то, чего нам хочется, а что-то другое, ни от наших с вами желаний, ни от них самих не зависящее. — Но ускорить же как-нибудь можно? Или нет? — Так… Я щас кому объяснял? — Кому? — Блллля… — Эй! А вы кто вообще? — Я кто? Автор. — Аааа. А нам хотелось бы с редактором. С редактором можно? — Зачем? — Ну, может он как-то… редактор ведь главней? — Кого? — Ну, вас. Главней ведь? — Редактор-то? Гораздо. — Ну вот, может, он тогда? — Вряд ли. — А почему это вы так уверены? — А он умер. — Господи! Что случилось? — Ничего. Умер и всё. Тут вообще все умерли. — Да как же это так все? А мы вот… — А вы тоже умерли. — Батюшки светы! — И не говорите…

Как-то вот так вот… Чем не начало?

Да ничем! Туфта это, а не начало.

Правда, рвать написанного, как делают это гении на экране, я не стал: сложил листочек пополам и — по-Тимкиному — под тюфяк.

Я вообще не люблю рвать и жечь готовое, пускай отлежится — мало ли. У меня этого дерьма полквартиры отлёживается. Главное, понимаю, что мусор, а собрать и уничтожить слаб о . Всё на последний момент откладываю. Хоть и знаю, что никакого последнего, скорее всего, не случится, а найдут меня однажды утром, если, конечно, доведётся кому, слегка подокостеневшим, и вся недолга. И объясняй потом, что вон те ящики и те вон тоже… ай, ладно: все подряд — на помойку и не вскрывая!..

Если вдуматься — а я вдумывался, поверьте, — это должно быть так же неприятно, как помереть с, допустим, застрявшей меж зубами смородинной косточкой. Или ещё тривиальней: не высморкавшись. Представляете? Только собрался два пальца к носу поднесть — и н а тебе, кранты. И последняя мысль не о прожитом, не о близких, или там боге, если кому он близких ближе, а: да что же это я вот так вот прямо весь в сопл…

И — ша. Недодумал даже и темень навсегда.

Но про сопли и косточку фиг кто когда узнает, а тут — с черновиками этими — как с ногтями невычищенными. Приходят, видят и морщатся: ё-моё! чего ж он так-то уж…

С другой стороны, где она теперь — та квартира с теми ящиками? Теперь и захочешь спалить — поди сыщи…

Нет, но как же всё-таки жалко себя!

Лёльку проколбасило дня четыре.

Она не ныла, не искала крайних, вела себя даже тише обычного, но в горизонталь уходила при первом же удобном случае. Спина, знаете ли. Все они почему-то на спину жалуются…

«Бабушка приехала» — так у нас девчонки на первом курсе шифровались. Плюс годы созерцания жениных мук (не жены — жён), не говоря уже о пэмээсах бессчётных гражданских и прочих спутниц. То есть опыт я какой-никакой имел. Но непосредственное и сколько-то деятельное участие в одолении бабушкиного визита принимал почему-то впервые.