Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

Какое это имеет отношение к проблеме утилизации? Отвечу. Сделайте несколько клапанных отверстий в корпусе космического корабля, чтобы астронавты могли справлять туда нужду. Вакуум всосет нечистоты в сетку. Когда сетка наполнится, ее следует прикрепить к кораблю, на котором астронавты возвращаются на Землю. Нечистоты просто сгорят, как метеоры, когда корабль войдет в атмосферу.

Я знаю, что моя идея поможет сэкономить миллионы долларов, но я не прошу у вас миллионы долларов. Я прошу 2376 австралийских $ (1661,92 американских). Они мне очень нужны — у меня бабушка больна раком, а сама я — в опасности. Прилагаю подробную смету расходов и адрес, на который можно выслать деньги. Пожалуйста, поторопитесь. Желаю успехов в космической программе и в расширении горизонтов человеческого познания.

Руководство НАСА подверглось суровой критике за то, что при его попустительстве стоимость туалета для шатлов взлетела до $А23 млн.

Катажина осваивала Лондон.

По ночам она снимала пробы с ночных клубов и спала с кем ни попадя; днем работала официанткой в дядюшкином ресторанчике; а в свободные часы и по выходным прочесывала блошиные рынки и благотворительные распродажи, разыскивая майки. По преимуществу, белые, хотя годились и светло-серые, ярко-желтые и флюоресцентно-зеленые.

— Что, опять майки? — по-польски спрашивал дядя, когда она появлялась на работе, в «Кафе Краков».

— Мне нужен запас, — отвечала на том же языке Катажина. — Когда я вернусь в Польшу…

Она пожимала плечами и жестами изображала бесплодные поиски.

— Ты хочешь сказать, что в Польше нет маек?

Дядя уехал из Польши в 1980-м. В последнее время письма от родственников, кстати, так и не одобривших его поступка, выродились в списки вещей, которые можно теперь купить в познаньских магазинах.

Катажина подбросила в воздух новую майку и, пока та пребывала в свободном падении, ловко вонзила в ее проймы маленькие сильные руки.

— На польских майках печатают всякую чушь, — пожаловалась она, натягивая этот длинный белый покров через голову, поверх униформы официантки. — Знаешь, «Сен-Тропе», «Ультраспорт», «Черепашки ниндзя», «Для этой майки я чересчур сексуальна» — дребедень пяти-десятилетней давности. А простые, без рисунков, достать трудно.

И Катажина, одернув майку, точно юбку, присела в шутливом реверансе:

— Ну, как тебе?

— Ты спятила? В нее две таких, как ты, влезут.

— Сейчас модно, чтобы все сидело мешком, дядя. Видел бы ты, что продают в стильных магазинах. Большое и самое большое — другого не держат.

— Безумие. Твой отец мог бы из этой майки костюм себе сшить.

— Я до нее еще дорасту, дядя, поверь. Когда стану толстенной старой клушей.

— Есть здесь кто-нибудь? — донесся из ресторанного зала сварливый женский голос.

— Халина Козловская явилась, старая шлюха, — пробормотал Катажинин дядя. — Пора за работу, Кася.

Он резко махнул рукой в сторону плиты, и Кася стянула майку. Однако, прежде чем выйти в ресторан, ей пришлось оправить волосы, глядя в оконце духовки, поскольку миссис Козловская являла собой самую крепкую, брызжущую польской стервозностью свиную сардельку, какую когда-либо удавалось состряпать Природе.

«Когда ты помрешь, — думала Катажина, торопливо семеня к старухе, чтобы принять у нее заказ, — из твоего праха понаделают бульонных кубиков».

А следом подумала: «Это стоит записать». Она записывала свои мысли и впечатления, приготовляясь к роли новейшей литературной сенсации Восточной Европы, писательницы, чье лицо украсит миллионы бумажных обложек.

— Черт возьми, дитя, наконец-то. Выходит, не зря я надеялась!

— М-м? — отозвалась Кася, готовая записать заказ старухи в блокнот. Собственно, она уже и записывала, поскольку миссис Козловская неизменно заказывала одно и то же. Неделю спустя, после возвращения Катажины в Польшу, ее дядя нашел среди кухонных бумаг вырванный из блокнота листок:

ВЕТЧ + МР КОРНИШ

КОФ

БУЛ С МАК

СТЕРВОЗНАЯ СВИНАЯ САРДЕЛЬКА/ПРАХ/БУЛЬОННЫЕ КУБИКИ

— Очень смешно, — он немного поразмыслил и сунул листок к другим сохраняемым им бумажкам.

На следующий день Катажина зашла в музыкальный магазин Virgin Megastore и спросила, кто вскорости станет большой сенсацией.

— Я из Польши, — пояснила она, стараясь говорить с пущим, чем настоящий ее, акцентом. — Магазины записей у нас имеются, но в них только и есть, что Dire Straits да Фил Коллинз.

Как и ожидалось, из Virgin Megastore (а также из HMV, Our Price, Reckless, Sister Ray, Vinyl Experience) она унесла охапку рекламных материалов — плакатов, открыток, наклеек, листовок, пустых пластиночных конвертов, — ничего, по сути дела, не купив: Катажина расплачивалась непривычным акцентом, улыбкой и статусом музыкальной беженки. Стоявшие за высокими прилавками молодые люди, столь пресыщено надменные со всеми прочими покупателями, улыбались, взирая сверху вниз на нее и на ложбинку между ее грудей, склонялись к ней, готовые спасти бедняжку от Фила Коллинза и Dire Straits. Не обрекать же такую красивую девушку на невежество в том, что касается запретного плода новизны; ей просто необходимо вкусить этот плод за те немногие месяцы, по истечении коих Woolworths обнаружит его и выбросит на рынок, где он, бедный, и увянет.

— Зачем тебе этот хлам? — поинтересовался Касин дядюшка.

Он пожала плечами:

— Его отдают даром, дядя.

— Даром ничего не дают, — отозвался старик. — Ни здесь, и нигде. Уж этому-то меня научили.

Катажина затянула тесемки передника, спорить ей не хотелось. Перелет из Варшавы в Лондон оплатил дядя: в обмен она получила передник, чтобы его затягивать, и работу, чтобы ее исполнять. Жаль вот только, что в Америке у нее дядюшек нет — жаль, потому что там-то и находится подлинный центр мира, центр управления. Рано или поздно ей придется перебраться туда, и не потому, что Америка так уж разительно отличается от мест, которые она знает, но потому, что места, которые она знает, недостаточно отличаются от Америки.

В зале ресторана эмигранты-поляки, полистав польские журналы, бросали их назад, в общую груду. И сверху, заметила Кася, неизменно оказывался тот, на цветной обложке которого некий малахольного вида чувак порицал президента США за сексуальные домогательства. Надпись на обложке гласила: «CLINTON — WINNY ALBO NIEWINNY?» [2] «Клинтон — виновен или невиновен?» (польск.).

Америка была ныне единственной в мире настоящей страной, а все прочие — копиями или производными от нее. Может, где-то и существует еще страна, гордящаяся своей отчетливой самобытностью, но она, скорее всего, прячется в лежащей за Лапландией вулканической долине, а населяют ее оголодалые умалишенцы в набедренных повязках из тюленьих шкур. Остальные же страны, на какую ни взгляни, — это либо колонии Америки, либо ее грубые имитации. Кася еще в отрочестве прочла в польском переводе роман Артура Ч. Кларка «2001 год: Космическая одиссея». Под конец книги астронавт попадает в корабль пришельцев, оснащенный, как ему поначалу кажется, всем, к чему он привык дома, включая набитый расфасованными продуктами холодильник. При ближайшем же рассмотрении продукты оказываются подделками — кучей трехмерных имитаций, словно скопированных с расплывчатых телевизионных изображений. Вот так и выглядит сегодня весь мир: дрянным слепком США. Несколько лет назад джинсов «ливайс» в Восточной Европе было днем с огнем не сыскать, вместо них продавались хлопчатобумажные штаны («фермерские пижамы», как называла их Кася) с нашитыми где только можно — на карманах, на заду, на коленях — ярлыками и рекламными формулами: перевранными американскими фразочками, а то и попросту чистой тарабарщиной, чем угодно, лишь бы уверить всех в своей преданности империи великих торговых марок. Теперь такие штаны встречаются редко. «Ливайсы» наконец появились и в Восточной Европе: она могла бы купить их в Варшаве за ту же цену, за какую ее прапрадедушка купил свою полотняную фабрику. Может, и за несколько меньшую — если бы у нее нашлись американские доллары.