Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

Можно было бы постараться (очень условно, конечно) сгруппировать «малую прозу» Эрвина Штритматтера последнего времени в зависимости от ее характера. Тогда надо будет, во-первых, выделить линию, продолжающую «Шульценгофский календарь всякой всячины», — небольшие зарисовки, миниатюры или даже просто мысли и размышления, написанные от первого лица и идущие от самого Эрвина Штритматтера. Афористически отточенные, отличающиеся мудрой простотой, но часто резко критические, они широко объемлют проблемы современной жизни и человека в ней. Многое из этих книг войдет в немецкий язык как пословицы и поговорки, сольется с народной мудростью. Во-вторых, рассказы о людях наших дней (наиболее характерны те, которые собраны в книге «Вторник в сентябре»), продолжающие в известном смысле слова линию раннего творчества Эрвина Штритматтера, его рассказов первых послевоенных лет, «Тинко» и «Оле Бинкопа». Воинствующий демократизм, понимание человека и сочувствие ему, стремление показать новое в жизни определяют главное в созданных им характерах. Наконец, в-третьих, автобиографические рассказы о годах детства и молодости, собранные в таких книгах, как «Голубой соловей, или Начало чего-то», «Мой друг Тина Бабе». В этих рассказах — как, впрочем, и во всем «позднем» творчестве Эрвина Штритматтера — на первый план все больше выходят проблемы искусства. В известном смысле слова рассказы этого рода составляют параллель к романному циклу «Чудодей», где речь также идет о становлении художника. В «Чудодее» автобиографичность, формально говоря, скрыта, в рассказах предельно обнажена. В «Чудодее» один из главных мотивов, по словам самого Эрвина Штритматтера, заключается в преодолении героем, будущим писателем, того традиционного для немецкой жизни «ухода в себя» от сложной и противоречивой действительности, от зла реальной жизни, который не давал ему возможности стать истинным художником. В автобиографических рассказах этот мотив играет незначительную роль; здесь для Эрвина Штритматтера важнее увидеть искусство как силу, высвобождающую личность от оков обыденщины, мещанства, бескрылого быта. Фигура художника возникает в них чаще всего в облике балаганного артиста, циркача, противопоставленного всегда ненавистной Эрвину Штритматтеру мелкобуржуазной жизни, той стихии, которая была в Германии питательной средой фашизма. Объясняя замысел рассказов, собранных в книге «Голубой соловей, или Начало чего-то», он писал в послесловии, что ищет истоки того состояния «поэзии и невесомости», которое присуще человеку в детстве. «Голубой соловей», немыслимый в обычной жизни, прилетает из тех изначальных сфер бытия, которые еще не разгаданы человеком, «ибо мы ищем объяснение только тому, что нам кажется полезным».

Два героя проходят через все написанное Эрвином Штритматтером — человек труда и человек искусства, — как в романах (в «Оле Бинкопе», в «Чудодее»), так и в рассказах. Часто обе эти проблематики пересекаются, ибо истинный созидательный труд, по Эрвину Штритматтеру, — это творчество, а всякое истинное творчество — это созидательный труд. К художественному миру Эрвина Штритматтера хорошо подходят известные слова Горького: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество».

При этом Эрвин Штритматтер постоянно подчеркивает, что в задачу искусства входит познание мира. «Художник, по моему мнению, — пишет он, — должен постоянно проверять действительность на ее полезность для себя и своих современников». [21] Приводится по кн.: Strittmatter E. Analysen, Erörterungen, Gespräche. Berlin, 1980, S. 244. С этой точки зрения Эрвину Штритматтеру, как это ни покажется странным, свойственно даже сближать искусство и науку. Свои рассказы он называет «исследовательскими работами». Он утверждает, что в «каждом истинном ученом заключен поэт, а настоящие ученые знают, что их гипотезы представляют собой поэтические прозрения, и ни тот, ни другой не дают себя сбить с толку многогранностью явлений и не считают друг друга противниками». [22] Strittmatter E. Selbstermunterungen. Berlin, 1981, S. 3.

Этот аналитический строй штритматтеровской прозы — ее фаустовское начало — определяет глубину присущего ему реализма и входит составной частью в «штритматтеровский стиль». Именно здесь скрыта главная его загадка, ибо аналитичность этой прозы лежит не на поверхности, а заключена в оболочку «наивной точки зрения», часто эксцентрики, и всегда полна поэзии, человеческого тепла. Его творчество оптимистично, хотя оно и насыщено противоречиями, столкновениями, конфликтами, трагедиями, и этот оптимизм идет от самых глубинных его народных истоков. Происходит это потому, что художественное исследование действительности наших дней раскрывает перед ним ее поступательное движение к будущему.

Связь с жизнью своих современников и умение видеть законы движения действительности лежат в основе новаторской силы Эрвина Штритматтера. Сам он говорит о месте писателя: «Художник не стоит на высоте своего времени, если он просто копирует то, о чем говорит время; художник должен что-то привнести в свое время в знак того, что он прошел через время и что время прошло через него». [23] Neue Deutsche Literatur, 1959, № 7, S. 128.

Земля кружится в мировом пространстве. Человек посылает железных голубей и нетерпеливо ждет их возвращения. Он ждет оливковой ветви от братьев с других планет.

Так что же тогда деревня на этой земле? Глазок на кожуре подгнившей картофелины или красная точечка на освещенной солнцем стороне наливающегося яблока?

Крестьянина Оле, по прозвищу Бинкоп, этого большого ребенка, временами трясет озноб. Он хочет согреться подле жены.

— Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и согрела?

Аннгрет — женщина зрелая, не то чтобы раскаленное железо, но знает чего хочет.

— Можешь ты отрастить себе бороду?

«Бороду? А что такое борода? Украшение? Укрытие? Наследие обезьяньих предков? Кустарник на ландшафте лица, скрывающий мелководье и глубины?»

— Бороду? — переспрашивает Оле.

— Английскую бороду, — говорит Аннгрет.

— Как у лесопильщика Рамша? Ни за что!

— О нем я и не думала.

Оле не может пренебречь желанием жены. Ему охота согреться. Он отпускает себе так называемую шкиперскую бородку. Она очень колючая.

Аннгрет морщит нос, когда Оле касается ее бородой.

— Да сбрей ты эту щетину!

Он повинуется. Ему охота согреться.

Оле и Аннгрет живут как голубки, если принять во внимание, что и эти мирные птицы время от времени ссорятся, воркуют как одержимые и бьют крылами.