Франко Маттеуччи - Праздник цвета берлинской лазури

Кроме Манлио, никто из родных не знал причины такого странного поведения и не стал беспокоить Беатриче. Даже Умберта к ней не заходила, надеялась, что вскоре странная тоска оставит сестру. Кто-то полагал, что Беатриче страдает от неразделенной любви, кто-то ссылался на легкое нервное расстройство, нечто вроде депрессии. Но то, что произошло на самом деле, никому не могло привидеться даже в самом изощренном кошмаре.

В кромешной тьме на виллу Каробби въехали два грузовика устрашающих размеров, настоящие стальные драконы. Глухой рокот двигателей, работавших вполсилы, был весьма угрожающ, и вся окрестная мелкая живность разбежалась и попряталась.

Мощные колеса грузовиков трамбовали землю у подножия баобаба. Зеленый великан обмяк и чуть не лишился чувств. Вдруг они приехали за ним? Неужели его опять куда-то повезут? Он знал, что не перенесет еще одного переезда, слишком много сил было потрачено на то, чтобы привыкнуть к здешнему климату, приспособиться к чужой почве. Чудовищным усилием воли баобаб вырастил на самой дальней и высокой ветке среди нежных зеленых листочков маленький белый бутон с молочным запахом. Представить себе такое биологическое чудо в этих широтах было просто невозможно. А железные монстры представляли для него реальную опасность. Своим весом грузовики давили на корни, выхлопная труба ранила ствол стальным наконечником, угол прицепа поцарапал кору. Как напуганная мать, баобаб собрал как можно больше листвы и прикрыл ею маленький бутон, спрятал его от всех передряг в своих благоуханных объятиях.

В свете фар Манлио Каробби руководил операцией по уничтожению порнографических записей Беатриче. Рабочие выгружали из прицепов десятки коробок, составляли их штабелями у раскрытого сопла топки, горевшей адским пламенем. Затем, передавая коробки из рук в руки, швыряли их в топку, выплевывавшую черный дым и отблески огня. Манлио внимательно следил за процессом. Каждый раз, когда очередная коробка оказывалась в огне, на душе у него становилось легче.

Одна из коробок выскользнула из рук рабочего и, ударившись о землю, лопнула по швам. Десятки кассет с изображением обнаженной Беатриче-Кристины рассыпались по земле в клубах пыли, пересекаемых лучами фар.

Со сноровкой человека, привыкшего подбрасывать дрова в камин, Манлио отправил кассеты одна за другой в топку. Фотография Беатриче корчилась в огне, как грешница в аду.

Случившееся не поддавалось никакой логике. Кто был в этом виноват: Сотье, сама Беатриче, обстоятельства? На самом деле, выйти из рамок, продиктованных воспитанием и законом, достаточно просто; каждый порой выскакивает за белую ограничительную линию. Такое может случиться с каждым… «Но сниматься в порно я все-таки не стал бы», — подумал Манлио. Когда вещественные доказательства фамильного позора занялись огнем, он сразу почувствовал себя гораздо спокойнее.

Костер окрашивал ночь в алый цвет, рабочие не спеша, гуськом таскали коробки на плечах, их длинные тени извивались как змеи в бликах огня… Баобаб ощутил забытые ритмы, вспомнил картины из прошлой своей жизни в саванне: сухой, удушливый воздух, гортанный людской говор, хищных зверей, возносящих рев к небу, костры, мерцающие на бескрайней равнине. Ностальгия защемила его сердце.

Наутро дерево выглядело скверно: листва поблекла, великан стоял взъерошенный и беззащитный. Не могли же так сказаться царапины от грузовиков, недоумевала Умберта. От жары он не страдал, может быть, ему плохо спалось? Сама она ночью не сомкнула глаз от злости на себя, на свое неумение быть счастливой. Ведь жизнь дает ей все: молодость, богатство, даже вот баобаб! Глядя на ветви, разрезающие голубое небо, она ощущала мощную поддержку своего странного друга. Чуть поодаль она заметила Замира. Он направлялся к ней вразвалку в своей белой хламиде, заляпанной берлинской лазурью, с хитроватой улыбкой на загорелом, благословенном самим Аллахом лице. Бросив взгляд на баобаб, проронил:

— Мой отец говорил, что деревья тянутся к небу, чтобы поговорить с Богом. Их тонкие мысли человеку не понять.

Замир двигался с грацией хищного самца. Его полные губы складывались в улыбку, то широкую, открытую солнцу, то легкую, то резковатую. Однако Умберта оставалась холодна. Она не могла забыть, как он отказался от ее ласки, хотя в сущности и забывать-то было нечего: они не были ни супружеской парой, ни любовниками.

Тут Замир допустил еще одну ошибку, заметив:

— Что-то баобаб выглядит плоховато. Зиму-то он переживет?

Умберта совсем уже официально ответила:

— Баобабу не грозит никакая опасность. Он выживет, потому что мы все детально продумали.

Замир продолжал, не обращая внимания на резкость Умберты:

— А как же он перенесет морозы?

— Чтобы защитить дерево от холода, мы с профессором Джулиани придумали построить оранжерею, в которой будет воссоздана атмосфера саванны. — Затем тоном школьницы-отличницы она добавила: — Как видишь, это не просто каприз. Я не такая глупая, как тебе кажется.

Как две фарфоровые статуэтки, они стояли под баобабом: она, раздосадованная, в белой майке «Лакост», он, в тюрбане с ниспадающем на плечи лентой, похожий на воина древних времен. Решив положить конец ссоре, Замир заговорил со своим медовым акцентом:

— Ты злишься, как ребенок. Прямо нельзя дотронуться до твоего баобаба. Ревнуешь его, как любовника.

Неуверенно взглянув на Умберту, Замир поискал в ее глазах знак примирения. Девушка стояла в напряжении, не желая сдаваться. Замир сделал обходной маневр:

— Как-нибудь ночью я возьму топор и разрублю твой баобаб на мелкие кусочки. Тогда ты перестанешь с ним заигрывать.

Умберта с достоинством профессорши ответила:

— Сама мысль о том, чтобы убить дерево, ужасает. Как ты можешь такое говорить?

Снова повисла пауза. Она думала, что перегнула палку; он сокрушался, как наказанный за озорство ребенок. Умберта прижалась к стволу дерева, погладила его. Ей хотелось вернуть все на свои места. Солнце слепило; она зажмурилась и заговорила, пытаясь разрядить обстановку:

— Русский поэт Валерий Шаганов рассказывал мне о своих путешествиях в Африке, о саванне, о закатах, и в этих историях всегда присутствовал баобаб. Он укоренился в моем сердце, и без него я уже не могла жить, мне нужно было видеть его постоянно. Вот почему он мне так дорог.

— Что еще за Шаганов? — с отвращением спросил Замир.

Умберта проглотила вторую порцию ревности и проговорила:

— Мой старый друг…

— Твой возлюбленный?

— Да нет, старый друг в смысле возраста, ему, наверное, было года семьдесят три, не меньше. А ты что, ревнуешь? — со смехом прибавила она, желая поддеть Замира.

— Да нет, нисколько, — возразил Замир, по-женски капризно махнув рукой.