Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи

Однако чаще всего им приходилось считаться с присутствием г-на или г-жи Деруссо. Те принимали Дени, как человека, которого мешают прогнать лишь правила приличия. Находясь в примыкавшей к большому салону маленьком кабинете, где он принимал людей с деловыми визитами и иногда работал за письменным столом, г-н Деруссо мог слышать их разговоры и в любой момент застать их врасплох. В такой обстановке выражение их нежности сводилось к легким прикосновениям рук, к мимолетным поцелуям, которые, оцени он правильно ласки Элен с учетом социальных условностей и того риска, которому она себя подвергала, должны были бы безмерно его воодушевлять. Однако удовольствие, отпускаемое в строго ограниченных дозах, способно превратиться в пытку: эти мимолетные прикосновения слишком походили на исполнение долга. Дени был признателен Элен за то, что она, пренебрегая опасностью, все же не уклонялась от выражения знаков внимания, двусмысленности которых она, очевидно, не замечала; только теперь у него появилось подозрение, что она вкладывала в них тот же смысл, что и он. Наивно веря, что непременным свойством любовных мифов является изобретение чудодейственных форм общения, наталкивающихся на жизненные препятствия, он постоянно приписывал Элен мотивировки, радикально отличающиеся от его собственных.

Непредвиденные появления г-жи Деруссо таили в себе гораздо большую угрозу, чем постоянное близкое присутствие ее мужа. Однако Элен, казалось, не придавала им никакого значения, и эта беззаботность была прямо пропорциональна ее презрению к своей матери. Г-н Деруссо, разбогатевший благодаря страховой конторе, которую он возглавлял, проявлял в отношении своего богатства неприкрытую радость нувориша, зато его супруга, вышедшая из более зажиточных слоев, держа в поле зрения каждое су из капитала своего мужа, блестяще изображала аристократическое пренебрежение к материальным благам. В тот июльский день, когда впервые зашла речь о Дени, она прежде всего выразила недовольство его иностранной фамилией, сослалась на его юный возраст (всего на месяц старше Элен) и придумала еще тысячу нелепых возражений. Говорить о деньгах было ниже ее достоинства. Элен со смехом повторила Дени фразу своего отца: «У него нет ни су, ты никогда не будешь счастлива, если тебе придется жить в нищете». Эта более или менее откровенная глупость ей казалась скорее даже симпатичной, и она цитировала ее для того, чтобы с помощью юмора как-то прикрыть то, что казалось ей змеиным обличьем матери. Дени заставил себя посмеяться вместе с нею. Однако он тогда вдруг понял, что его самого гораздо сильнее ранят выводы незатейливого здравого смысла, чем коварство.

Поль, с которым он сегодня обедает, подобным тонкостям немало бы удивился: для него буржуазное благосостояние так же естественно, как воздух, которым он дышит. Поведай ему Дени, что к его связи с Элен примешались денежные проблемы, он просто вынул бы свою чековую книжку. Обнаружив, насколько он даже в чувствах остается пленником своего происхождения, Дени в какой-то момент даже испугался, как бы от этого не пострадала их простая и чистая дружба; однако он недооценил обезоруживающее нравственное здоровье Поля, от которого отлетало все, что могло бы охладить пылкость его чувств. Вот и сейчас он оглушает Дени своими речами, одновременно быстро поедая продолговатые, пропитанные маслом ломтики жареного картофеля. Со свойственной ему деликатностью, которая служит признаком истинного душевного благородства, присущей порой даже самым бестактным людям, он говорит и говорит, избегая таких тем, где нечаянно могло мелькнуть лицо отсутствующей; сегодня он не упоминает даже о своей Художественной школе. Когда они были детьми, Дени мог спрятаться со своим тщедушным телом за спину друга, чья мощная фигура внушала уважение даже крупным париям из старших классов; однако Поль, вместо того чтобы играть роль покровителя, награждал его тумаками, дабы, не причинив ему большого вреда, выработать у него самоуверенность выносливого борца. Так большая собака показывает клыки, играя с ребенком; в восторге от ее злости тот дразнит животное, которое изображает еще большую ярость, но, подчиняясь верному инстинкту, остерегается сделать ребенку больно. В другие вечера Дени нужно было кому-то излить душу, а сегодня он, словно выздоравливающий больной, пытается ощутить под ногами твердую почву реальности. Поль помогает ему как может и, не сбавляя шага, ловко лавирует между рифами.

Его раздражало то, как манерно Элен держала вилку. А когда она подзывала официанта в пиццерии, то делала это таким тоном, как будто обращалась с наказами к управляющему большого имения. Ее, пожалуй, нельзя было бы назвать «воображалой»; однако независимо от того, обсасывала ли она куриную косточку или разделывала пальцами креветок, во все свои жесты она привносила ту же слегка раздражающую грацию, что и в самые изысканные занятия. Когда они обедали у родителей Дени, она просчиталась, не без оснований предположив, что в их доме церемоний за столом не разводят (впрочем, возможно, также и потому, что хотела показать свое восхищение кулинарным искусством хозяйки) и лихо подъела с тарелки весь соус, а затем с некоторым смущением обнаружила, что из всех присутствующих такую вольность себе позволила она одна: в его семье достаточно хорошо знали правила хорошего тона, чтобы соблюдать их хотя бы в присутствии наиболее почетных гостей. А г-жа Маджера, заметив ее жест, посмотрела на нее удовлетворенным взглядом, каким одаривают невестку, которая не станет манерничать.

Иногда они заходили в ресторан, возле Художественной школы. Они приглянулись одной старой официантке с затянутыми в узел волосами, носившей отделанный фестончиками передник, и та оставляла им столик в глубине зала. Поскольку цены там были значительно выше, чем в закусочных, посещаемых Дени, Элен старалась оплачивать счет под предлогом, что они находятся на ее территории. Чтобы не слишком подрывать его бюджет, она при случае примеряла к себе феминистские принципы, которые у него хватало ума высмеивать. На двадцатилетие она подарила ему великолепную кожаную куртку; подозревая, что, под видом причуды она преподносит ему полезную вещь, он изобразил восторг, неестественность которого явно не ускользнула от ее внимания. Огорчение никогда не отражалось на улыбке Элен, но ее выдавали глаза, которые она прищуривала, отчего печаль делалась еще более очевидной, особенно когда она пыталась в такие моменты заговорщически подмигивать. В тот день Дени захотелось попросить у нее прощения, но он побоялся, что его слова прозвучат не очень убедительно, и потом долго мучился угрызениями совести оттого, что так и не смог объясниться с ней откровенно. Поль точно, до единого франка, отсчитывает свою долю и спешно прощается с Дени, трогательно избегая говорить ему, что опаздывает в Художественную школу.