Владимир Корнилов - Демобилизация

— Это можно, — засмеялся Борис.

— Ну, и про аспирантуру добавь. Хочешь поступать, реферат, дескать, готов и всё в таком духе… Самое главное, обратный адрес не очень раскрывай. Напиши только номер без города. Если у них там кавардачок и они сразу не смекнут, откуда ты такой, то наложат роспись: «отпустить» — и в штабе армии уже ничего сделать не смогут. Только не пиши, какая техника. Просто для тебя, дурака, сложна, потому что ты гуманитарий с минус третьей близорукостью. Усвоил? Только шанец небольшой — один из тыщи!.. Вместо ответа Курчев по-собачьи стал прыгать вокруг Гришки, целовать его в морду, и шедшие сзади офицеры никак не могли понять, когда этот дурак-историк успел нализаться.

Тощенький, курчавый, как баран, младший лейтенант Федька Павлов напоминал не Пушкина, а скорее брата поэта — Льва. Слишком у Федьки было худое лицо и был он какой-то дерганый, петушиный. Когда напивался, непременно лез драться. Ползимы проболев ангиной, он теперь мучался чирьями. Они прочно обсели загривок, не позволяя застегивать ворот. Потому Федька сидел дома, а еду ему отправляла с посыльным буфетчица Зинка.

— Привет снайперам, — встретил он Курчева, отрывая голову от миски.

Посыльный, маленький неприметный солдат, сидел рядом с младшим лейтенантом, ожидая, когда тот доест, чтобы еще раз не бегать за грязной посудой.

— Дожуй сначала, — метнул Курчев недовольный взгляд на посыльного.

— Э, секрет полишинеля, — засмеялся Федька, но тут же сморщился. Донимали фурункулы.

— Ешь быстрей, — недовольно сказал летчик-связист Залетаев. Он забрался с ногами на койку и ждал ухода солдата.

В финском домике было три комнаты. В первой, отдельной, жили три младших лейтенанта. Большую, проходную, занимали пятеро: Курчев, Павлов, Гришка, Володька Залетаев и его однокашник, который сейчас был в отпуску. Последнюю, запроходную, оккупировала аристократия — два лейтенанта, ветераны части — маленький плешивый Секачёв и язвительный красавец с недолеченным триппером Морев. Все обитатели домика валялись сейчас на койках и вряд ли кто собирался после перерыва на объект в этот благословенный День Пехоты.

Курчев вытащил из-под кровати желтый кожаный двухсотрублевый чемодан, близнец того, что хранился в кладовой у Сеничкиных, и достал из него пишущую машинку.

— Опять за свое? — бросил через открытую дверь Морев. — Тарахти на коленях. Мы играть будем.

— Геть отсюда, — махнул маленький Секачёв солдату. — Завтра доешь, подошел к Федьке и выдернул у того миску. — Пулю черти.

— На четверых?

— Будешь, Григорий Степанович?

— Один хрен… Начфина нету, — отозвался Гришка.

Игроки заняли стол. Курчев поставил углом свою тумбочку, и началась знакомая жизнь — преферанс под аккомпанемент маленькой тарахтелки.

«Председателю Совета Министров Союза ССР тов. Маленкову Г. М.

Техник-лейтенант Курчев Б. К.

в/ч. 17.02.54»

— быстро отстукивал Борис в двух углах страницы.

«Дорогой Георгий Максимилианович!» — передвинул он каретку в центр. «Тоже нашел дорогого», — подумал про себя. «А, всё равно, читать не будет. Там тридцать тысяч курьеров, то бишь секретарей. Хорошо бы к самому глупому попало. Чтоб разорался: что такое? Почему не пускают? Сейчас из армии всех негодных гоним, а самого негодящего держат…» — размечтался, не отрывая пальцев от клавиш.

— Пас, — хмыкнул над столом Секачёв.

— Туда же, — зевнул Морев.

— Два паса, в прикупе…

— Колбаса! — за Гришку докончил Федька. — Открыть?

— Открывай. Как в колхозе, без распасовок играть будем. Вот чёрт, поблядушка не того цвета, — удивился, открывая бубновую даму.

— Без шпаги будешь, Григорий Степанович, — снова зевнул Морев.

«Мною подан рапорт на имя командования, — стучал Борис («Именно командования, — усмехнулся про себя. — Ни-ни, чтобы уточнять, какого…» Дело в том, что дальше командира корпуса он пока рапортов не подавал)… с просьбой уволить меня в запас, так как я хочу честно работать и, не краснея, расписываться в денежной ведомости.»

— Две да без одной — три, — ровным голосом считал над столом аккуратный Секачёв.

— За одну, — вторил Федька.

— Чего кропаешь? — подсел к Борису скучавший Залетаев.

— Так, — отмахнулся тот.

Страница кончилась. Борис успел выдернуть ее из каретки и сунуть текстом вниз под машинку.

— Не сиди над душой.

— Себя выхваляешь? Я, мол, образованный. А нам тут пропадать, да?

— А если б почтальона убили?

— Не убили б. Помятелили б и всё… Сам виноват. Зачем в самоволки бегает. Других подводит.

— Ладно. Слышал. Сознательная дисциплина…

— Точно, сознательная. Когда каждый знает, что делает.

— Мятелит другого?

— За дело. А ты назло связал сержанта.

— Главную опору командира…

— Да, главную… Не ты ночуешь в казарме? На то и сержант, чтобы за тебя стоял над солдатской душой от отбоя до подъема.

— Эту суку убить мало… И вообще отлезь. Мне некогда.

— Куда спешишь? Все равно загорать в полку, если еще, скажи спасибо, на полигон не отправят.

— Там поглядим. Отзынь.

Курчев сунул за валик второй лист, надеясь, что «летчик» не разберет, о чем бумага.

— Чего пишешь?

— Рапорт, — буркнул Борис.

— Не поможет, — махнул рукой Залетаев и с неохотой убрался на свою койку.

Теперь Борис быстро заканчивал письмо в Правительство. Надо было успеть отстучать еще дюжину страниц реферата, из которых три даже не были толком скомпонованы.

«…Пользы от меня, как от техника, — никакой. Условий для научной работы — тоже никаких. Мы живем весьма скученно (впятером в проходной комнате), и вечером, когда выпадают свободные минуты, заниматься очень трудно, так как у четырех моих товарищей по комнате свои склонности в плане использования свободного времени. Кроме того, книг, нужных мне для занятий историей, нет ни в части, ни в близлежащих городках и поселках. А ездить в Москву в Библиотеку им. В. И. Ленина я не имею физической возможности. Даже для подготовки реферата мне пришлось использовать очередной отпуск.»

(«Может, зря? Да нет, проверять вряд ли будут. Скажу, что Алешка мне на Кавказе помогал. На пляже!» — усмехнулся он и перешел к главному, оставленному напоследок вранью.)

«…В пользу моего увольнения имеется еще одно, немаловажное обстоятельство: моя невеста учится в Москве в аспирантуре…»

(Шмаляй, шмаляй, — подбодрял себя. — Невеста — не жена, штампа в удостоверении не оставляет…»)

«…в конце года она заканчивает аспирантуру, но пожениться мы, по-видимому, не сможем, так как жить нам всё равно придется врозь. В пределах части моя будущая жена работы найти не сможет, а забрать ее в часть, чтобы после 18-летней учебы она сидела дома сложа руки, я не имею никакого морального права.