Андрис Пуриньш - Не спрашивайте меня ни о чем

— А стишок-то, может, вовсе и не смешной?

— Что в нем серьезного?

— Разве мы не носим панцири вроде черепах? А когда их сбрасываем… Дай сигарету.

Она закурила и сразу же бросила.

Нагнула мою голову и прижала к своей щеке.

Я поцеловал Диану, но она не ответила, только прошептала:

— Иво, мне страшно.

— Чего ты боишься? Я же рядом.

— Не знаю…

Гладил ее темные волосы, теперь мне знакомые, как свои собственные.

— Хорошо нам друг с другом, верно? — шепотом спросила она.

— Почему ты спрашиваешь? Разве сама не знаешь?

— Повтори еще раз.

— Нам с тобой хорошо.

— Ты меня любишь?

— Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

— Вот так хорошо, — сказала она.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет…

— Тогда не из-за чего волноваться.

— Я знаю.

— Я тебя люблю, люблю.

— А все-таки я боюсь, Иво.

— Что может случиться, если я тебя люблю, люблю, люблю и ты меня любишь, любишь, любишь?

Она не отвечала, только целовала мое лицо, целовала так, будто мне предстояло идти на войну, и мы никогда больше не увидимся.

Впустую звонил почти целую неделю.

Нет ее, нет, ушла, скоро придет, только что была, нету, нету.

В конце концов помчался к галантерейному магазину незадолго до закрытия.

Наподдавал мертвые листья, прохаживался взад-вперед по дорожкам парка под синим-пресиним осенним небом и ярким-преярким осенним солнцем.

Без десяти шесть покупателей в магазин уже не пускали.

В четыре минуты седьмого дверь открылась, и вышла Диана с незнакомой мне девушкой, хотя многих продавщиц я хорошо знаю.

Я незаметно следовал за ними.

Они вошли в кафе, и минут двадцать я топтался в ожидании, пока наконец мог поплестись за ними, как полицейский агент.

Потом они распрощались.

Я выждал, покуда та, другая, отошла подальше, перебежал улицу, взял Диану сзади за плечи и прошептал счастливым голосом:

— Здравствуй, радость моя!

Ее волосы пахли земляникой.

Она, вздрогнув, оглянулась, вроде бы смутилась, так, во всяком случае, мне казалось в течение некоторого времени, потом на щеках проступили ямочки от улыбки, и я коснулся их губами.

— Как ты меня напугал!

— Это за то, что к тебе не дозвониться.

— Плохо звонил.

— Да ты что! Ежедневно по нескольку раз. Уже стал опасаться, что твои девочки на работе разозлятся на меня.

Она пожала плечами.

— Разреши! — Я взял у нее из рук сумку. — Ты куда идешь?

— Домой. Потом к портнихе.

— Можно и мне с тобой?

— Вообще-то… Нет, лучше не надо, Иво, — запнулась почему-то Диана. — Она не любит, когда приводят посторонних.

— Я же ее не съем!

Диана засмеялась и покачала головой.

— Она ужасно странный человек.

— Зачем же ты к ней ходишь?

— Шьет она очень хорошо.

— А ты не можешь сегодня не поехать?

— Я обещала. — Она кусала губы, а потом торопливо проговорила: — Но ты можешь проводить меня до дому.

Мы вошли в комнату Дианы.

Все так же, как было, когда цвела сирень. Большие вазы на столе и на полу, только вместо сирени заалевшие, пожелтевшие листья клена и берез. Пахнет, как в роще.

Я бросился в старое кресло-качалку и здорово раскачался.

Диана была тиха и неразговорчива.

— Что же все-таки произошло ? — спросил я. — Скажи мне коротко и ясно.

— Ничего, — ответила она.

— Сегодня ты выглядишь в точности так же, как в тот день, когда я увидел тебя впервые.

— Почему? — Она улыбнулась и села ко мне на колени.

Старое кресло угрожающе заскрипело, но я не придал этому значения и качнулся еще раз.

Обнял ее и сказал:

— Я должен тебе сообщить что-то очень важное. Только дай слово, что не встанешь, пока я не договорю до конца.

— Хорошо, даю слово, — протянула она ребячливо. — Буду тебя слушать хоть до утра.

— Ничего не выйдет. Тебе же к портнихе.

— Это зависит от того, что ты будешь говорить.

Мы качались, кресло скрипело, пахло увядающими листьями, а я уже готов был сказать ей все: о наших отношениях, о женитьбе, обо всем…

А потом вдруг передумал. Шестым чувством уловил, что сегодня лучше об этом не заикаться. Скажу, когда почувствую, что мы вместе настроены на одну волну.

Я поцеловал ее.

— Хочу любить тебя и хочу, чтобы ты любила меня.

— Я буду любить тебя всегда.

Порыв ветра влетел в полуголый куст сирени за окном и раскачал ветви. Желтые блики осеннего солнца зайчатами забегали по полу и дивану. Левая створка окна распахнулась. Зареяли на ветру белые занавеси. Комнату наполнила осенняя свежесть.

Кивком головы я показал на летящие по ветру занавески.

— Погляди-ка! И тогда — помнишь? — ветер тоже распахнул окно, и опрокинулась ваза. Ты успела ее поймать, но краешек все-таки отбился… Ты стояла в луже, сирень лежала у твоих ног, и ты все смеялась, смеялась, пока не рассмешила и меня.

Теперь вазу больше не ставят на окно.

— Родная, если б ты знала, до чего я тебя люблю…

— И я тоже…

Потом сказала:

— Наружная дверь раскрыта. Я думала, мы на минутку.

— А вот я так не подумал, — рассмеялся я, — хоть и не сказал тебе об этом.

— Погоди, я сейчас приду.

Она выскользнула из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

Я задернул оконные шторы. Между ними осталась щель, через которую солнце светило на диван. Разделся, кинул одежду на качалку и нырнул под одеяло.

Погладил солнечный луч. Рука ощутила тепло. Чему-то улыбнулся и стал смотреть на дверь.

Вошла Диана. Босая.

— Туфли слишком стучат, — сказала она, — а вокруг все так тихо-тихо.

Она раздевалась.

Я подпер голову рукой и смотрел на нее.

— Не гляди на меня так , — сказала она неожиданно, — отвернись к стене.

— Почему? — удивился я.

— Не смотри!

— Но почему же?

— Я прошу тебя.

— Хорошо. Зажмурюсь.

— Отвернись к стене! — резко воскликнула она. — Ты слышал?

Я отвернул голову в сторону и прикрыл глаза.

— Ладно. Больше не смотрю. Ты прекрасна.

Она промолчала. Подошла и села на диван.

— А теперь можно?

— Нет, — сказала она.

— Почему?

— Перестань!

Она легла рядом.

Мы лежали, не прикасаясь друг к другу.

Над домом пролетел самолет. Я открыл глаза. Заблудившееся в комнате золотисто-пестрое насекомое ползло по солнечному лучу. Вдали погромыхивал последний гром. От горького аромата увядания кружилась голова.

Луч заходящего солнца проскользни по гравюре, на которой рыбаки вытаскивали лодку на берег озера и возвышался на скале замок.

Я сидел у себя в комнате и крутил ручку настройки приемника. Взбулькивали разноязыкие голоса и звуки музыки. Просто в ужас можно прийти, до чего же на свете много людей, которые не понимают друг друга.

Предоставил слово Риму. Пели по-итальянски. Я люблю слушать песни, слов которых не понимаю. Я могу думать, что поют именно о том, что происходит в моем воображении. На английском я слушать не мог, а Диана — та на французском. Французский она учила в школе и знала довольно прилично. Просто даже завидно, как иные люди способны к языкам. Но, между прочим, знаю я одного малого, который окончил институт, а английский знает хуже меня, хотя я в этом смысле далеко не светило.