Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам

— Брата твоего убить хотят!

— Серьезно? Надо же. Нет, но с ним-то, наверно, согла­совали?

Владимир пожимает плечами, он растерян. Он не знает, как к этому отнестись.

А в телевизоре сам виновник, если так можно выразить­ся, торжества.

Он говорит журналистам:

— Конечно, для меня это неприятное решение. Слишком много начатых дел, хотелось бы их продолжить. С другой сто­роны, я понимаю, что нужны свежие кадры, новые идеи.

Едет Быстров домой, хмуро смотрит в окно. Предчув­ствует: будет дома неприятный разговор.

Так и есть: жена Светлана кормит его ужином и сокру­шается:

— Нет, но как ты мог согласиться?

— А что я мог сделать? Ну не соглашусь, все равно убьют. Уж лучше думать, что я сам, добровольно. А то получится — как баран на бойне.

— Да так и получилось уже!

Быстров надкусывает котлету, и лицо его вдруг стано­вится очень грустным, как будто он только сейчас по-насто-я щему огорчился.

— Что, пересолила? — тревожится Светлана.

— Наоборот.

— Ну, Вадик, на тебя сроду не угодишь!

— Да ничего, я сам.

Быстров сыплет на котлету соль из солонки. У солонки отлетает крышка, соль высыпается.

— Плохая примета! — пугается Светлана. В кухню входит Настя. Обращается к отцу:

— Привет, машину дашь на пару часов?

— А кто мне крыло вчера помял?

— Купили бы мне свою собственную, я бы мяла что хоте­ла! — оправдывается Настя, не чувствуя за собой вины. — У всех уже машины есть, одна я как золушка.

— Ничего, — утешает отец. — Скоро моя машина твоей станет. Навсегда.

— Правда? — радуется Настя. Светлана одергивает ее:

— Ты разве не знаешь, что нас ждет?

— Почему нас. Это его ждет. А он согласие дал, я пра­вильно поняла?

Быстров вяло кивает.

— Так я возьму машину?

— Бери.

Настя, счастливая, исчезает.

— Так нельзя, — говорит Светлана. — Надо как-то бороть­ся!

— Как?

— Ну не знаю. В суд подать.

— Прецедента не было.

— А ты создай!

— Свет, помолчи, а? И так тошно. Светлана глянула на часы.

— Ой, что же это я? Там же.

Спешит в комнату, включает телевизор. Слышны звуки какого-то веселого шоу.

Быстров встает, шарит по кухонным ящикам. Находит начатую пачку сигарет. Закуривает.

Светлана кричит:

— Вадик, опять закурил? Забыл, что тебе врач сказал? У тебя легкие!

— Скоро не будет, — негромко говорит Быстров. — Ни легких, ни тяжелых.

Поскольку событие хоть и не из ряда вон, но все-таки заметное, как говорят журналисты, информационный по­вод, Быстрова приглашают на популярную передачу «Глаз народа». Он как человек государственный, служивый, не чувствует себя вправе отказаться.

Сидит в студии, в центре, на свету и на виду, вокруг, как на небольших футбольных трибунах, зрители.

Выходит бойкий ведущий Соломахов, которого встреча­ют аплодисментами.

Он объявляет:

— Итак, начинаем нашу программу «Глаз народа!». Итак, сегодняшняя тема — «Казнить нельзя помиловать». Итак, вот наши сегодняшние гости! — широким жестом Соломахов указывает на троих героев передачи: всхлипывающую женщину лет тридцати пяти, угрюмого мужчину лет сорока кавказской настороженной внешности и скромно утонув­шего в глубоком кресле Быстрова.

— Итак, перед нами три человека, объединенных общей проблемой — их собираются убить! — сообщает Соломахов. — Послушаем сначала их. Екатерина Лебедева, что слу­чилось? — подсаживается он к женщине.

— Сын убить хочет, — плачет Лебедева.

— За что?

— Ни за что!

Соломахов вскакивает и голосом, предвещающим сюр­приз, объявляет:

— Итак, Екатерина Лебедева, которую хочет убить сын. Вася, сын Екатерины, присутствует в нашей студии!

Под овации (таков формат передачи: всех встречать апло­дисментами) выходит Вася, мальчик лет четырнадцати, длин­ный, весь какой-то членистоногий. Он идет к диванчику, на котором сидит мать. Она отодвигается.

— Не бойсь, дура, не трону, — улыбается Вася.

— Итак, Вася, скажи, — просит ведущий, — действитель­но ли ты хочешь убить свою маму?

— А чё, прямо на всю страну показывают? — улыбается Вася, крутя головой.

— Да, на всю страну. Так хочешь ли ты убить свою маму?

— Ну, короче, да.

— Что да?

— А вы бы не убили? — гнусит Вася, впадая в раздражен­ный подростковый тон. — Телефон мне нормальный купить не хочет, за компьютером сидеть не разрешает, вчера с паца­нами встретиться не дала, а они меня ждали!

— Итак, ты хочешь убить свою мать за то, что она огра­ничивает твою свободу? — подсказывает Соломахов.

— Ну да. И вообще, ноет все время.

— Но она же твоя мама, Вася. Она тебя родила! — с бо­лью в голосе восклицает ведущий.

— А я просил?

Соломахов, прекратив диалог, обращается к студии:

— Итак, перед нами мама и ее сын, который хочет ее убить. Какие будут мнения?

Микрофон берет женщина с острым лицом и сердитыми глазами:

— Я как детский и подростковый психолог, кстати, моя новая книга уже в продаже, должна сказать, что мы отно­симся к детям, как к своей собственности! И вот вам резуль­тат. Мальчик не столько виноват, сколько несчастен.

Ее перебивает растрепанная и красная дама:

— Какая она ни есть, а она мать, и он должен материной воли слушаться! Это что же будет, если каждую мать будут убивать? Я вот сама мать и как мать скажу, что любая мать скажет то же самое: мать — это святое!

Ей аплодируют, атмосфера накаляется, но тут, конечно, рекламная пауза.

Зрители у телевизора смотрят увлекательные сюжеты про майонезы и стиральные порошки, а Соломахов сидит в углу, изможденный: это его четвертая запись за сегодняш­ний день. Тем временем редактор программы через гром­коговоритель обращается к публике, призывая ее аплодиро­вать и выступать активнее.

— Не бойтесь прямой полемики! Если кто-то захочет по­дойти ближе друг к другу, не стесняйтесь, у нас это приветст­вуется!

Пауза кончилась.

— Продолжаем! — объявляет редактор.

Соломахов, только что казавшийся тряпичной куклой, вздернулся, словно его потянул за нитки невидимый кукло­вод. Усталости как ни бывало, он свеж, бодр, активен, он весь в сути проблемы.

— Итак, вторая история: перед нами Курбан Шешбешевич Аскариди, бизнесмен. Скажите, Курбан, кто и за что хо­чет вас убить?

— Вот он хочет убить, — настороженный кавказец ука­зывает на вольготно рассевшегося в кресле человека с ши­рокими плечами и объемистым горделивым животом.

— За что? — удивляется Соломахов.

— Я овощ продаю, фрукт. Он подходит: дай денег. Я — за что? Ни за что, хочу. Я говорю: нет, не могу. Он говорит: тогда убью тебя. Откуда я могу ему денег дать? Налоговой дай, сан-пидстансыи дай, милисыи дай, спесслужбам дай. Вас много, Курбан один. А мне еще за транспорт платить, грузчик пла­тить, склад платить.