Юрий Герт - РОЗЫГРЫШ

Юрий ГЕРТ

РОЗЫГРЫШ

I

День был, как день, утро, как утро, когда в нашей редакции появился Федя Ковальчук, - на столах еще дремали, как черные свернувшиеся клубком коты, погруженные в ночной сон редакционные телефоны, пластмассовые пепельницы, обычно всклень набитые окурками, поблескивали выскобленными донышками, а постоянные наши авторы еще не врывались в журнал, чтобы сообщить свежие московские новости или передать из рук в руки только что раздобытые листочки самиздата, - журнал был для нас островком (если угодно - кочкой!) свободы, неведомым образом уцелевшим после короткой "оттепели", и если над ним еще не сомкнулась густая болотная жижа, то вот-вот, чувствовали мы, она должна его поглотить...

И вот, словно петли ее только-только смазали маслом, тихо-тихо, без малейшего скрипа, отворилась дверь, и в комнату, где я сидел, вошел Ковальчук...

II

Он вошел... Но прежде чем войти, он застыл на несколько секунд в раме дверного проема, в торжественной позе, как на парадных полотнах Веласкеса или Гойи, - небольшого росточка, коренастый, гладко причесанный, волосок к волоску, в черном костюме, несмотря на уже нависавшую над городом жару, с тростью, на которую он опирался с небрежной легкостью и даже изяществом. При этом он улыбался, карие глаза его сияли, как бы говоря: "Ну, вот и я!.. Вы меня ждали - вот я и приехал!.."

Наконец он переступил порог... Он шел ко мне, широко раскинув руки с повисшей на локте тростью. Я поднялся ему навстречу. Мы обнялись. Мы хлопали друг друга по спине, терлись щекой о щеку, запах "Шипра" окутывал меня плотным облаком, словно я находился в мужской парикмахерской. Мы сели на украшавший нашу комнату старый клеенчатый диван эпохи сталинских пятилеток и ГУЛАГа, и Ковальчук достал из кармана портсигар с папиросами, которые он собственноручно начинял медовым "Золотым руном". Затянувшись, мы сидели, улыбались друг другу, как закадычные друзья, которым не нужны слова, но сердце у меня поекивало, я ждал, что Ковальчук сейчас спросит о своем романе, который лежал у меня в шкафу, и мне отчетливо мерещилось некое подобие гильотины и голова Ковальчука, отсеченная гильотинным ножом и падающая в корзину...

Но Ковальчук не заикался о романе, возможно, заметив что-то в моем лице... Он только время от времени касался моего колена кончиками сложенных щепотью пальцев и приговаривал:

- Веришь-нет, до того я соскучился за всеми за вами... Дай, думаю, съезжу, понаведаюсь...

Но наступил момент, когда улыбка соскользнула с его губ. Он опасливо повел глазами в сторону стоявшего на моем столе телефона.

- Дело есть... - не отрывая взгляда от телефона, произнес от. - Давай выйдем...

В скверике рядом с редакцией мы отыскали скамеечку поуютней.

- Такое дело... - сказал Ковальчук, закурив новую папиросу. - Такое, брат, дело...

Он и мне протянул портсигар, но меня уже слегка мутило от приторно-медового аромата, я отказался.

- Звонят мне вчера... Сам понимаешь - откуда... - он устремил многозначительный взгляд туда, где за купами каштанов, через площадь, высилось ампирно-величавое здание ЦК. - Звонят и говорят: "Приезжай, есть разговор..." - "Какой разговор, о чем?.." - "Имеется мнение - направить в журнал тебя главным редактором..."

В животе у меня потянуло ледяным сквознячком. Федю?.. Главным редактором?.. Это конец!..

- Я, сам понимаешь, начал отказываться... На кой ляд это мне сдалось?.. Живу себе тихо-спокойно в своем Семиреченске... В гуще жизни, посреди трудового народа... Не то что иные-прочие, которые из своих кабинетов не вылазят... Рыбку полавливаю... Пописываю кое-что, между прочим... Друзья меня завсегда поддержат, руку помощи, если надо, протянут... Верно?.. - зрачки его, сжавшись в точку, кольнули меня, как два остро заточенных шильца. - Я им - и то, и это - они ни в какую! "Приезжай, номер в гостинице забронирован, завтра в одиннадцать ноль-ноль явиться на прием..." Сам знаешь, к кому... Что делать?.. Вечером сел в поезд, утром приехал, побрился, перекусил - и к вам, в журнал...

Он смотрел на меня, доверчиво распахнув глаза:

- Так что скажешь, что посоветуешь?..

- Надо подумать, Федя... - пробормотал я, едва ворочая пересохшим языком.

Теперь уже не голова Ковальчука, а моя собственная катилась в корзину, срезанная гильотиной... И туда же падал, беспомощно распластав страницы, наш журнал...

- Думать-то надо, да времени нет... - Ковальчук взглянул на часы. - Туда не опаздывают... - он тронул мое колено и приблизил свое лицо к моему. - И выходит, вроде бы я Старика вашего подсиживаю, это с одной стороны... А с другой - обстановочка, сам видишь, какая... Тут - Сахаров, Солженицын... Там - Ближний Восток, Америка... Нужно линию выправлять... - Ковальчук подмигнул, потрепал меня по колену. - Вот начальство и всполошилось: давай, мол, Федя, выручай...

Ковальчук вздохнул. Его лицо сделалось печальным, глаза погасли:

- Что меня тревожит, это как ваши ребята к такому делу отнесутся.

- Верно, - согласился я, - с ребятами надо поговорить...

- Про то тебя и прошу, - кивнул Ковальчук. - А я на обратном пути к вам заверну...

Он поднялся. Он шел по аллейке, прихрамывая, поигрывая тростью. На фоне светлой, пронизанной солнцем листвы и пестро, по-летнему одетых людей черная его фигура выглядела зловеще. Я вспомнил, как несколько лет назад мы познакомились, живя в гостинице и дожидаясь решения издательства, куда мы привезли - он третий или четвертый, я - свой первый роман.

- Ты еще молодой, - говорил он, - пишешь про культ личности, про Сталина, репрессии... А я пташка стреляная... Чую - политика вот-вот переменится... Что тогда?..

Он желал мне добра. Он угощал меня коньяком в гостиничном буфете, куда я не заглядывал, довольствуясь купленными на углу пирожками. Он делился со мной опытом, как старший товарищ...

III

Когда я вошел в редакцию, наша комната была уже в полном сборе. Иван Дроздов горой нависал над грудой рукописей, принесенных к нам в отдел. Николай Пыжов, склонясь над газетой, саркастически морщил круглое курносое лицо и постукивал по столу яростно стиснутым кулаком. Маленький, пружинистый Валентин Ребров разговаривал по телефону с автором, нетерпеливо пританцовывая возле тумбочки, на которой стоял аппарат. Алексей Никитин, выпростав из-под стола журавлиные ноги, смотрел в пространство перед собой, пуская тонкогубым ртом колечки дыма и, должно быть, придумывая подходящий заголовок для лежавшего перед ним очерка, он был мастер на оригинальные, не затрепанные заголовки.

- Братцы, - сказал я, распахнув дверь, - Федя приехал!..

Никто не вздрогнул, даже не пошевелился в ответ на мои слова. Каждый продолжал заниматься своим делом - Дроздов разбирал почту, Ребров беседовал по телефону.