Юрий Герт - Радость

Алексей остался один. Это имело свои преимущества: он был независим. Происшедшее с ним доказало, что в каждом человеке заключен зверь, бестия, только лишь выпусти его из клетки, обозначенной Моисеем в декалоге… Он писал, его книги не печатались по пятнадцать-двадцать лет, он подрабатывал в издательстве корректором, редактором, техредом. Когда дочка Леночка уехала в Америку, он последовал за ней…

Они жили в одном городе, но виделись нечасто. У нее была своя семья, постаревшая мать, компьютерная фирма… Чтобы издаваться, необходимы были деньги, множество денег, он и не намекал на это дочери. Да и она, приняв американский образ жизни, не стремилась ему помочь…

Так он оказался в nursing home (дом престарелых), а точнее – в hospice*, внутри кубика из шести граней… Помимо воспоминаний, которые кружились в голове и смешивались, рассыпались как мозаика, брошенная из горсти на стол, существовала еще Надя, Надежда…

* Дом для ухода за безнадежными больными.

5.

В Америке он чувствовал себя чужим… Америка облагодетельствовала его, давала крышу над головой (по 8-й программе), достаточное количество долларов, бесплатную медицину… Но все это походило на паперть, на которой стоял он с протянутой рукой… Ниточкой, ведущей к небу, к солнцу, в прогалины между облаков, была Надя, Наденька, Надежда, и эта ниточка, с тоской ожидал он, вот-вот порвется…

Она приоткрывала дверь, просовывала головку, просовывалась и сама – до половины, до гибкой, похожей на камышинку талии… И исчезала, ее звали больные из других палат. Но порой она входила в ту, где лежал Алексей. То ли она прикидывалась, то ли в самом деле читала кое-что из его книг, он не хотел расспрашивать, доискиваться до истины, в сущности, ему это было все равно… Она садилась в креслице у его изголовья, и если не спешила уйти, метнуться к дверям, в другую палату, то снимала голубую косынку с головы и начинала расчесывать волосы… Она замечала, что ему нравится это, замечала, как он молча любуется ее золотистыми, один к одному, волосами, как вместе с нею в кубик-палату входит маленькое лучистое солнышко и, отражаясь, начинает светиться в его глазах… У нее были гладкие, без кудряшек, волосы, она заплетала их в косу и укладывала на затылке широким венцом. Алексею она в чем-то напоминала Раю, в последние годы, когда они встречались в чьей-то пустой квартире и он целовал ее буквально всю – с головы до кончиков пальцев, до мизинчика, сдавленного носком туфли… Все в ней было прекрасно.

Когда Надя присаживалась рядом, в креслице, боль не то чтобы стихала, но входила как бы в некое русло, не распространяясь на все тело. И она ощущала это. Будучи медиком, к тому же еще и женщиной, обладая таинственной, недоступной мужчине интуицией, она не могла бы объяснить это воздействие на организм, на подчиненную ему психику, на душу…

6.

Как-то раз они заговорили о Боге. Вернее, заговорил он, заметив, когда она склонялась над ним, поправляя подушку, маленький, инкрустированный бриллиантиками крестик. Он не сразу решился ее спросить, верует ли она в Бога.

– В Бога?.. – Она расчесывала частым, привезенным из России гребешком кончики волос. – Нет, если откровенно – не верю…

– А крестик?..

– Это крестик моей мамы… Она умерла, полностью войдя в болезнь Альцгеймера, ничего не помнила, не сознавала, даже я казалась ей незнакомой, чужой… С тех пор я перестала в него верить…

– А до этого?..

– До этого?.. – Он впервые увидел ее глаза, холодные, устремленные на него, похожие на стальной скальпель. – До этого, когда я задумывалась о Боге, не очень, кстати, часто… Я бултыхалась в мутной воде, как в жидком киселе… Вам это сравнение кажется смешным, но это так… А после и вовсе перестала верить…

Зрачки ее угасли, но где-то в глубине вспыхнули добротой, сочувствием, обволакивающим его наподобие тонкого одеяла, которым был он укрыт. Он не заглядывал никогда в ее глаза, но тут он увидел, что они полны жемчужного, сияющего света.

В груди его закопошилась жалость. Не к себе – к ней. Она отдавала ему все тепло, ласку, ничего не оставляя себе…

7.

Однажды он заговорил о Всеобщей Гармонии… Ему не с кем было говорить об этом. Леночка его не понимала, целиком вовлеченная в свой бизнес, компьютеры, куплю-продажу, ей было не до Великой Гармонии… Что же до Алексея, то где-то подспудно, в глубинах земли и жизни, он верил, она существовала. Без этого все его писательство не имело смысла. Тот хаос, разлом, непотребство, изображением чего увлекались художники, рисуя абстрактно-дисгармоничные фигуры на своих полотнах, являлись лишь поверхностью бытия. В древности существовали пророки, чьими устами говорил Бог. Ныне пророков заменили художники, соприкасавшиеся не с телом – с душой…

– Я полагаю, что Великая Гармония существует… Об этом говорил, кстати, Альберт Эйнштейн, да не только он…

– Как замечательно, что вы в нее верите…

– Без этого я не мог бы писать… Я отыскал в Библии, в книге Иова, написанной тысячи лет назад, признание, что нам известно крайне мало, что истина, можно называть ее Великой Гармонией, сокрыта от нас, и ничего, кроме веры в нее, нам не остается… С того времени прошло множество веков, тысячелетий, но мы не продвинулись ни на шаг… Когда-нибудь эта законспирированная Богом, Творцом, Создателем истина откроется… Кто его знает, может быть, недоступный нам замысел, план существует в головах существ, нам не знакомых, не ведомых, сотворивших нашу вселенную, нашу галактику…

Она смотрела на него как на больного. Со стороны. Наклонив к правому плечу головку. И он сам чувствовал, что в его мозгу происходит нечто странное. Под напором сумасшедших, никому до того не высказываемых мыслей, сочетающихся с захлестывающей сознание болью…

Принесли обед. Он съел пару ложек супа, в котором плавали вермишелинки, и выпил компот, оставив на донышке фрукты – чернослив, яблоки, обрезки груш. Руки у него двигались с усилием, Надя подносила ему то ложку, то чашку с компотом. И ему было приятно рассматривать ее аккуратно подстриженные ноготки, розовые, прорезанные морщинками на сгибах пальчики, легкое, плавно изогнутое запястья…

Отчего-то ему вспомнилось – после того как она вколола ему еще один укол и ушла – его давняя гостья, подруга Раи, он запамятовал, как ее зовут… Случилось это после того, как Рая умерла, прошли годы… Раздался телефонный звонок, Раина подруга просила переночевать, ей требовалось задержаться проездом, завершить кое-какие дела… Они ели яичницу, что мог он еще придумать, и пили отлично заваренный кофе, тут он был мастер… Потом он никак не мог уснуть, кофе бурлило, за окнами начинался рассвет. Он вышел из своего кабинета, где спал, и увидел полураскрытую спящую гостью. Он присел возле нее. Не смог удержаться.