Перихан Магден - Компаньонка

— Это невозможно, — отвечаю я. — Я все порвала и выбросила. Когда я пришла к ней, она была ужасно расстроена, у нее был настоящий нервный срыв. Я насильно запихнула ее под душ и, пока она была там, собрала фотографии и снова их просмотрела. Особенное внимание я уделила той фотографии, о которой идет речь; среди летучих мышей было лицо ребенка. Совершенно точно было. Я ужасно разозлилась и, чтобы девочка не страдала снова, порвала все и запихнула в конверт. А конверт выбросила в мусорное ведро в коридоре. А теперь вы, госпожа Праймроуз, пытаетесь сказать, что мне все это померещилось? Этого не может быть, потому что в данном случае померещилось сразу двум людям. И девочка, и я видели один и тот же призрак. Как это назвать — коллективной галлюцинацией? Логичнее, как мне кажется, предположить, что вы не очень внимательно смотрели на фотографию и не заметили ту маленькую деталь.

Мэри Джейн нетерпеливо отвечает:

— Послушайте, мать, прежде всего, безумно любит дочь. И не способна сделать что-то, что может огорчить ее ребенка. К тому же, и плутовство — фотомонтаж, о котором вы говорите, просто не мог иметь места, так как он противоречит ее принципам в фотографии. Она никогда не играет со своими фотографиями. Вы же знаете, у малышки есть некоторые проблемы с психикой. Иногда она воспринимает и трактует некоторые события так, как никому в голову не придет. Насколько я понимаю, так она сама восприняла эти фотографии и сумела убедить в этом вас. Вы были готовы к тому, что увидите, когда вновь смотрели фотографии, и увидели именно то изображение, о котором она говорила. Такое объяснение кажется мне самым правдоподобным. Так как, к сожалению, фотографий у нас нет, я не могу вам этого доказать.

— Ваше объяснение напомнило мне слова девочки, которые она произнесла при нашей первой встрече: «Самая заразная болезнь — душевная».

Мэри Джейн смеется, откинув голову, и демонстрируя красивые, ровные зубы. Ей, видимо, очень нравится мысль о том, что я тоже душевнобольная.

— Ладно, — говорю я, — так как мне повезло быть свидетелем вашей необыкновенной наблюдательности, последний вопрос: откуда был отправлен конверт?

— С острова Кинос, он в нескольких часах по морю от Афин.

Как плохой шахматист, которому удалось, наконец, сделать успешный ход, я говорю:

— Ага. Мать, которая до безумия любит дочь, которую она, предположительно, не видела несколько месяцев, не смогла найти время, чтобы встретиться с ней? Или несколько часов пути были бы невосполнимой тратой времени для великого фотографа? И почему девочка считала, что мать в Новом Орлеане?

Мэри Джейн отвечает:

— Она боится. Боится собственной дочери. Любить — одно, а бояться — другое. Да и права она. Девочка обычно с ненавистью встречает ее. Психологи полагают, что она считает мать виновной в смерти отца.

— Хотите сказать, в его самоубийстве.

— Да нет! — качает она головой, прикрыв глаза. — Она уже и вам эту сказку рассказала. У ее отца были серьезные проблемы с выпивкой; он умер от цирроза печени. И то, что она в двенадцать лет с таким упорством прививает себе привычку к алкоголю, тоже связывают с травмой из-за смерти отца.

— Значит, она меня обманула, — говорю я. — Заставила меня посмотреть на фотографии под влиянием собственных навязчивых идей.

Она улыбается, вновь демонстрируя красивые зубы:

— А у вас были проблемы с матерью? — и, тут же внезапно став серьезной, добавляет: — Но я хочу извиниться. Вы правы, я не должна была оставлять вас одну с ней. Вы ее еще слишком мало знаете. В последние дни у нее было хорошее настроение, спала она хорошо — и я решила, что все в порядке. А сейчас прошу у вас позволения удалиться. Если хотите, сегодня я займусь ею.

Встав, она направляется к выходу воздушной походкой.

— А у вас были проблемы с матерью?

Лучше бы она что-нибудь написала краской из баллончика на стенах моей каюты. Я не знаю, что думать. Точнее сказать, я сбита с толку: пытаюсь лихорадочно оценить ситуацию, но ничего не выходит. Мне нужно время. Время и душевный покой.

После полудня меня одолевает жуткий голод. Боясь встретить знакомых и озираясь по сторонам, я направляюсь в кафе купить какой-нибудь еды.

На обратном пути, как только подхожу с полными свертков и бутылок руками к лестничной площадке, вдруг нарываюсь на Капитана. Я маленького роста, он — высокий. Вечно я, как громоотвод, притягиваю именно тех, кого видеть не хочется. Других способностей и талантов у меня нет.

Капитан преграждает мне путь своим огромным телом и, глядя пристально синими глазами, сразу переходит в наступление:

— Думаете, это легко — быть таким, как я? Знать то, что знаю я? Видеть то, что вижу я? Легко?

Держу язык за зубами, сразу смекнув, к чему он клонит. Пусть поболтает. Он же мастер.

— Неужели вы думаете, что передавать другим свои мысли — просто? Неужели вы думаете, что просто дарить всем тепло, широту и бесконечную красоту моего сердца?

Вот придурок. Еще уставился прямо в глаза — и взгляд не отвести. Не могу долго смотреть в глаза чужого человека. И не выношу, когда мне в глаза смотрит кто-то чужой. Ясно, что у Капитана выдалась свободная минутка, и ему не терпится опробовать на ком-то силу своего обаяния и ораторские способности. Ему нет дела до того, что кто-то о нем думает.

— Понимаете, я одинок в этом мире. Как в ссылке. Совершенно одинок. Я знаю, какую цену я должен заплатить. Ведь я выбрал долг, выбрал присягу. Все книги пишут о таких, как я. Я поражаюсь, когда нахожу все свои мысли во всех священных книгах, написанных сотни лет назад. Но это моя миссия: я должен выполнить ее! Я готов к боли; я здесь — в этом мире — для того, чтобы заплатить за грехи других.

Господи! Наш Капитан чокнутый, оказывается. Этого еще не хватало.

Капитан, довольный, что я молчу, переходит к кульминации. Его ярко-синие глаза приобретают страдальческое выражение, и, простерев руки, он начинает причитать:

— Молю вас, снизойдите до любви к страдальцу, ибо если вы не снизойдете — мое сердце будет навечно разбито. Вы можете унизить, оскорбить меня, написать про меня гадости на всех стенах этого гадкого корабля, но мое большое сердце всегда будет полно любви к вам.

На этих словах он сжимает кулаки и театрально начинает бить себя по груди.

— Эти губы будут молиться о вашем спасении. Эти глаза будут видеть только вас. Ваш выбор — принять или нет…

Тут он на мгновение выходит из роли и тыкает указательным пальцем мне в сердце:

— Давайте, что же вы молчите, скажите мне в лицо все те отвратительные ругательства из бассейна! Скажите мне это в лицо!

Совершенно растерявшись, лепечу:

— Господин Капитан, поверьте, то, что было в бассейне, не имеет к вам никакого отношения. Вы все неправильно поняли. Эти слова — эмоции девочки, она испытывает их к совершенно другим людям.