Перихан Магден - Компаньонка

— Намылились, блин, приперлась… Ты где это таких слов набралась сегодня вечером, а? — ненависть из моих слов разливается по комнате, словно жидкий газ. (Я полное дерьмо. Ничего не понимаю в детях. Полное дерьмо.)

— Ты сама постоянно употребляешь такие слова.

— А может, ты постепенно становишься на меня похожа?! Если это так, то хуже меня тебе роли не найти.

Она злится:

— А может быть, это ты постепенно становишься на меня похожа? Именно это тебя бесит и пугает.

— Вставай, пойдем в бар. Посмотрим на этого Дональда Карра.

Она нагло смотрит на меня:

— Или пропустим по парочке рюмок, если мне захочется.

Ах, как мы командовать умеем.

— Как пожелает ваше наследное высочество. Я всего лишь ваша компаньонка.

Ее глаза победно блестят, и она говорит:

— Прошу вас пройти вперед. Сегодня я буду вашей компаньонкой.

Дональд Карр — высокий и очень красивый человек атлетического сложения. Редкие светлые волосы, толстые усы, подчеркивающие аккуратный нос, карие глаза, горящие неподдельным интересом, когда он смотрит вам в глаза. Немножко напоминает Хэмфри Богарта, когда кривовато, но пленительно улыбается. Слова так и перекатываются у него во рту, быстрые и небрежные, хотя каждое его слово имеет большой вес.

Он остроумен и весел. Любую неудачную шутку в свой адрес он тотчас делает удачной. Так как веселые мужчины — те, что могут быть веселыми без пошлых шуток, — превращаются в вымирающий вид, обычно я даю увлечь себя болтовней. А еще я рада, что не поссорилась с девочкой. Вскоре бар наполняется нашим смехом.

— Вы позволите?

Поворачиваю голову и вижу, что Мэри Джейн ждет, что я подвину стул и дам ей пройти. Ее глаза стали серо-металлического цвета, и я в тот же миг понимаю, что, внезапно появившись в баре с девочкой, порушила ее планы на вечер с Дональдом Карром.

Девочка пьет из огромного стакана колу через соломинку и раскачивается на стуле. Мы с ней переглядываемся. Девочка с издевкой смотрит на Мэри Джейн и нахально усмехается.

Когда Мэри Джейн уходит, придвигает стул к столу и говорит:

— Все время тырю у нее виски, а она и ухом не ведет!

— Молодец! Поздравляю! — ворчу я.

— В прошлом году я читал интересную статью, как раз о тебе, — говорит Дональд Карр. Он намерен растопить лед.

— Статья была про детей, употребляющих алкоголь? — язвит она.

— Нет. Статья была о твоей выставке в Берлине.

— Я не открывала в Берлине никаких выставок, — сердится она. — Не путайте меня с Микки Маусом!

— Ну ладно! — улыбается Дональд Карр. — Только и ты не спутай меня с Дональдом Даком!

Девочка улыбается. «Я нарисовала только одну картину. „Казнь китайца, съевшего панду“. Даже еще не закончила ее. Но картина получается ничего», — и взволновано поворачивается ко мне:

— Я права, ничего картина, да?

— Ты очень, очень хороший художник, — говорю я.

Ее глаза сияют, и она говорит:

— Нет, дорогая моя, нет, — и указывает на меня пальцем Дональду Кару:

— Она — моя компаньонка. Она будет со мной всегда, до конца моей жизни.

Чувствую, как во мне что-то натянулось — что она себе позволяет, эта девчонка? Только до конца твоего путешествия…

Мэри Джейн возвращается к нашему столу, приведя в порядок свои нервы и себя. Она полна решимости атаковать и ликвидировать меня. Она во всеоружии. На ней льняной брючный костюм желтого цвета. Она проходит на свое место, явно довольная тем, что выглядит лучше меня, и награждает меня презрительным взглядом.

— Ненавижу желтую одежду, — вдруг выпаливает девочка. — На картинах этот цвет смотрится красиво. А на людях — кошмар. Чего ты вдруг так вырядилась?

— Пожалуйста, — говорит Мэри Джейн, отбрасывая ей челку со лба, — о чем мы с тобой договаривались?

— Ты что, издеваешься? Чтобы я помнила, о чем я с тобой договаривалась? Чтобы опустилась до такого?

— С вашего позволения, — поднимается Мэри Джейн. — Хочу немного прогуляться по палубе и подышать свежим воздухом. Вы ее уложите спать, хорошо?

Я растерянно киваю. Дональд Карр вдруг ни с того ни с сего вскакивает: «Я пойду с вами».

На душе заскребли кошки ревности, но я виду не подаю: «Доброй ночи!».

Смотрю им вслед и — о боже! — входят Парвати Норан, пожилой миллионер и Капитан.

Вдруг перед нашим столом как из-под земли вырастает любовник писателя. Выплескивает в лицо девочке бокал вина. Он пьян в стельку и при этом хохочет.

Девочка вытирается рукавом рубашки и кричит: «Придурок! Грязный придурок, что ты себе позволяешь, урод! Ты, гомик мерзкий!»

Я хватаю ее за рукав:

— А тебе можно было обливать его вином? Ну-ка быстро закрой рот!

А она продолжает кричать, как сумасшедшая:

— Придурок! Козел! Мерзкий гомик! Подстилка!

Размахнувшись, бью ее по лицу.

Около нас появляется Капитан. Подняв огромные руки, он кричит:

— От вас постоянно один позор! С того момента, как вы появились на нашем корабле, у нас одни неприятности, позор и грязь. Вы — не человек. Вам не важно ничто прекрасное, ничто великое, ничто чистое. Вам важна только грязь, в которой вы пребываете…

— Успокойтесь, господин Капитан, — авторитетно вмешивается пожилой миллионер. — Ориентируясь по предположениям, невозможно достичь точных результатов. Чтобы сделать правильные выводы, прежде всего, нужны верные данные. А сейчас, пожалуйста…

— Откуда вам знать?! — гремит Капитан. — Вы думаете, так легко — знать, что я знаю, видеть, что я вижу, делать, что я делаю?

Девочка сгибается чуть не до пола. Ее рвет. Спазмы прекращаются, я поднимаю ее голову за подбородок: моя малютка плачет навзрыд.

Хватаю ее за талию и с силой поднимаю; мы кое-как встаем из-за стола.

— Вы не можете и дальше так себя вести!!! Я вам не позволю!!! Не позволю так обращаться со мной и с моим кораблем!!! — не унимается Капитан.

Мы добираемся до двери, но я оборачиваюсь, чтобы крикнуть: «Да пошел ты, дебил!!!»

Дотаскиваю ее до каюты.

Закрываю дверь, и тут она принимается говорить сквозь всхлипывания:

— Как ты могла?! Ты при всех… При всех ударила меня! КАК ТЫ МОГЛА?! КАК ТЫ МОГЛА ЭТО СДЕЛАТЬ?! Этот урод плеснул в меня вином. Сколько еще можно меня унижать? Скажи мне, сколько?!

— Знаешь, сколько можно унижать человека? — тихо говорю я. — Ровно столько, сколько он унижает других. Пока ты не перестанешь унижать людей, будут унижать тебя! И ты должна смириться с этим! Слышишь ты меня, дуреха? Ты должна смириться!

— Перестань! Я не желаю слушать! — она подбегает и бросается мне на руки. Тельце дрожит, как у пойманного голубя. Мы валимся на кровать. Она так сильно прижалась к моему лицу, что ее слезы попадают мне на губы; я облизываю эти горячие соленые капли. Потихоньку ее дыхание становится ровнее; наконец, она засыпает. Пытаюсь осторожно встать. Не открывая глаз, она просит: «Не уходи». Обняв ее, пытаясь не дрожать и уснуть, бормочу: «Ты должна смириться. Ты должна смириться».