Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2005)

Мишка подумал, что надо бы купить Ленке цветов. Букетик. Но Татка затянула в горсад.

— Папа, давай посмотрим, включили уже горки или еще нет?

А какие в городском саду букеты? Только сахарная вата на длинных, глупых палочках. Все встречные несли в руках этот съедобный пух. В клок чепухи, туман и дым превращенные леденцы. Расходились, словно стая шалунов, разорвавших на школьном дворе старый бабушкин диван. Ленивые и довольные.

— На тебе денежку. Подойди к тете и купи сама.

— Как большая?

Торжественный момент. Событие.

Это случилось ровно через месяц. В Журавлях. Можно сказать, напротив жуковского дома. Только через поле и за рекой. За частоколом сосен не увидишь. Не разглядишь дачу. Казенный полутораэтажный домик на четырех хозяев. Угол Петровых самый дальний от гравийки — ветки виноградной кисточки. От нее, серенькой, вихляющей, хотели бы разбежаться, да не могут ягоды-дома под красными и зелеными крышами. Такой мичуринский гибрид партийно-хозяйственной эпохи. На скальной подложке, под вечными кронами, в центре юрских, силурийских морей пружинящей хвои.

Желтое вино этого мезозоя и замахивали. Ныряли в бочку с головой. Вливали ковшиками, стаканы опрокидывали, ловили струйку из горла и капли слизывали с рук. Приехали полуденным автобусом, а в полночь услышали хруст галечки и старых веток возле дома.

— Кто это?

Скрип плах крыльца, щелчки ключа в замке веранды.

— Родители. Вырвались, счастливчики...

Считалось, что Петров на даче у приятеля. В деревне, на лысом склоне у реки. А Ленка сестре сказала, что уехала в Новосибирск. Командировка. Одевались на балконе. Мишка сполз вниз по кривому стволу старого кедра. А Ленку поймал за ноги. Свесила. И нес, как гномик факел. До дороги. На плече.

В город возвращались три часа. И целовались, целовались, целовались. И падали. Закатывались в лопухи. Но просто полежать. Пообниматься.

И это все Петров забыл. Запамятовал. А Ленка вспомнила. Может быть, потому, что из университетских окон, с высоты пятого этажа первого корпуса, ей видна синяя излучина Томи? Все время. Лес и небо.

Как вот ему. Сейчас. Мишке Петрову. На майской, пустой и чистой, набережной.

— Папа, а мы всегда теперь будем ходить маму встречать?

Хитрый глаз над коконом рафинадного шелка. Сейчас все будет липкое. И физия, и лапы.

— Ну да... Конечно... У мамы же заочники до самой середины июня... В смысле, занятия каждую субботу.

— А июнь — это ведь лето? — И снова вопрос из-за сладкого невесомого облака. Сливочного, невинного тумана.

— Конечно, — отвечает Мишка. — Самое что ни на есть лето.

— А летом, — тут палочка взмывает вверх и два огромных глаза соединяет счастливая улыбка, — а летом будут продавать мороженое и ты его всем будешь покупать!

— Лиса? — смеется Мишка.

— Нет, котик, — отвечает Татка. И действительно, удовлетворение имеет форму круга. Муркиной головы. Подбородок сглаживается, и ушки не видны.

— А Ветку кто собирался везти?

— Я... только все вместе не получается... Есть и колясочку толкать.

Ну и ладно. Петров поднимает малыша и сажает себе на шею. Маленькие ручки сами собой обхватывают голову. Как лента от детской бескозырки. Мишка ничего не спрашивает. Он просто знает. Его младшая дочь Света сейчас видит скалы и сосны. Ту сторону реки. Прямо перед собой.

И может быть, однажды она ее вспомнит. Эту сегодняшнюю необъяснимую линию на горизонте. Зеленый свет и голубые тени. Вспомнит, как Мишка давние огоньки. Спящий город, превратившийся в созвездие. Космическую птицу, без мяса и костей. Прилегла, раскинулась. Звездочки и бусинки. То появляются, то исчезают за холмами. Дорога. Извилистая и длинная.

— Большая, большущая Медведица.

— Нет, — язык показала Ленка, — Альдебаран!

А потом был разговор с отцом.

— Каким-то образом на даче веранда оказалась незакрытой.

Мишка пожал плечами.

— И наверху у тебя ночник не погашен.

— В самом деле?

Этот синий жучок словно навеки, навсегда поселился в отцовской голове. Насекомое с электрическим хоботком. И Ленку Петров-старший отказывался принимать. Не видел девушку из Киселевска рядом со своим сыном. Удачливым московским аспирантом. Не хотел.

— У нее все здесь, а у тебя все там. Впереди...

Тогда Мишка думал, он был абсолютно уверен, что у них с отцом разные, совсем несовпадающие представления о сторонах света. Потребовалось двенадцать лет, из них семь без отца, чтобы почувствовать себя копией. Вписанной окружностью. Вложенным треугольником.

Больше всего на свете Марат Михайлович Петров боялся сибирской луны. Кровавого летнего полнолунья. Мальчишкой в абагурском пионерском лагере он увидел этот багровый шар накануне родительского дня. Над черными деревьями. Ножовочным полотном спящего леса. А наутро к нему никто не приехал. И на следующий день. Только через неделю домработница тетя Паша, и лишь затем, чтобы отвезти, сдать в новокузнецкий детский дом. Образцовый, номер первый города Сталинска. А младшего брата Феликса она к тому моменту уже устроила. Навечно. В дом младенца.

— Папа, Ветка плохая!

— Почему?

— Она не хочет быть другом.

— А ты что сделала... как с ней хотела подружиться?

— Я ей давала вату, но она не стала есть.

Ветка сопит. Кроха снова пристегнута к коляске. Ремни мешают, но, как сердитая цирковая черепашка, она закидывает все четыре лапки за спину и отрывает Таткины ладошки. Буквально соскребает с ручек, с металлической рамы коляски. Не дает себя толкать вперед.

— А ты не силой, ты лаской, — говорит Мишка.

Татка задумывается.

— Сказку рассказать?

— Да. Славная идея. Мысль. Начни со сказки...

Жили-были. Снова симметрия. Баланс слогов в словах. Смешно. Опять это отцовское, наследственное желание в бессмысленное вложить смысл. Смотреть на небо, а не в зеркало.

— Твоя Лена — это просто якорь...

“А что должно было стать крыльями? И для чего? Взять обмануть, обставить эту дурацкую отцовскую луну? Прорваться. В одиночку. А если все наоборот? Остаться и всем вместе?”

— Папа, папа, берегись! Мы едем!

Действительно! Нет ничего чудесней простоты. Песни чижа. Не в сказке дело. Не в заговаривании зубов. Маленькой Свете всего лишь надо было видеть. Перед собой большую Таню. Свою сестру. Ехать и глазеть. Глупая палочка. Тонкий прутик от клока сахарной ваты оказался мостиком. Дорожкой между Бобкой и Кнопкой. Паровозик. Татка тянет. Ветка пыхтит. И обе улыбаются. И славно.