Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2006)

В. Г. Ширяев. Суд мести. Первая жертва дела ЮКОСа. М., ОГИ, 2006, 304 стр.

Валерий Ширяев написал не очень удачную книгу. Так же, как годом раньше не очень удачную книгу написал Валерий Панюшкин. Она называлась “Узник тишины” и была посвящена Ходорковскому. Книга Ширяева называется “Суд мести” и посвящена сотруднику службы охраны ЮКОСа Алексею Пичугину. На работе Панюшкина немедленно по выходе дружно оттоптались рецензенты. Оттоптались, надо сказать, по делу, без всякой политики: высмеяли лирическую манеру автора, поиздевались над его фирменной сентиментальностью.

Так вот, “Суд мести” местами читается просто как пародия на “Узника тишины”. Оно и понятно: все ж таки Ширяев в “Новой газете” работает, не чета панюшкинскому “Коммерсанту”, перепад в уровне сказывается. Первая часть — вообще смесь жития и партийной характеристики: примерный семьянин, детей любит, криминал ненавидит, старушек через улицу переводит. Такой текст хорошо озвучивать закадровым голосом Копеляна. Видимо, автору кажется, что не доказать святость Пичугина — все равно что признать его виновным в убийствах.

Но ведь вот что характерно: на книгу Панюшкина была уйма откликов. Расследование Ширяева предпочли просто не заметить. И это тоже понятно. Во-первых, Ходорковский сидит за экономические преступления, то есть поди разберись, виновен или нет. Грань исключительно тонкая, тем более при динамичном законодательстве наших 90-х. Во-вторых, он знал, на что шел, играл и проиграл. То есть как бы все по-честному, даже если с обвинением и перегнули. Так почему же не написать о Панюшкине, тем более если сам подставляется?

А вот о деле Пичугина попробуй напиши! Не в смысле, конечно, что коллеги боятся мести кровавой гэбни или еще какая глупость в этом роде. А просто думать об этом некомфортно. Ведь убийство — не хитроумная схема ухода от налогов. Тут уж либо убивал, либо нет. Неуютно как-то сознавать, что живешь в стране, где невиновному человеку могут намотать 20 лет, а потом еще и добавить, только за то, что его работодатель поссорился с президентом.

На самом деле все, что было сказано об этой книге выше, не имеет никакого значения. Хорошо она написана, плохо ли — ее должны прочесть 200 миллионов, как говорила Ахматова об “Одном дне Ивана Денисовича”, имея в виду все население тогда еще Советского Союза (теперь, правда, страна другая и миллионов поменьше). Должны по многим причинам, хотя бы потому, что стране положено знать своих героев. Это я про Пичугина. И без всякой иронии. Если от человека действительно требовали лживых показаний на другого, с которым он и знаком-то толком не был, а он таких показаний не дал, хотя и знал, что за это светит огромный срок, — кто он, если не герой? А что в биографах у него не золотое перо России, так люди с хорошим вкусом отчего-то такие книги не пишут. Наверное, вкус мешает.

И последнее. Жену Ходорковского после свидания спрашивают: “Если бы была возможность передать Михаилу Борисовичу какую-нибудь одну запрещенную правилами колонии вещь, вы бы что передали?”. Диск “Любэ”, отвечает Инна Ходорковская, муж “любит мужскую правду — военную, боевую”. (Путин, как мы помним, несколько лет назад ходил в Сочи на концерт “Любэ” и после чаевничал с Николаем Расторгуевым.) Пичугин, оказывается, знал наизусть “ТАСС уполномочен заявить”. (Президент, по его словам, пошел в ГБ работать, посмотрев “Щит и меч”.) Слишком много совпадений. Это наводит на размышления. Понять бы еще, на какие.

1 Брюсовские сборники стихов “Дали” и “Mea” заставили современников вновь вспомнить его французского предшественника. Б. Пастернак в посвященном Брюсову юбилейном стихотворении 1923 года рисовал портрет “уставшего от гили” мэтра — едва ли без намека на французского корреспондента “Весов”. Добавим, что ситуация эта — “мы говорим Гиль, подразумеваем Брюсов” — сохранилась в русской литературе надолго, если не навсегда: ведь и та же Ахматова, третируя Гиля, метила, конечно, в Брюсова.

2 Армянские коллеги остаются верны Брюсову вот уже больше сорока лет. За это время вышли 10 томов Брюсовских чтений, библиография Брюсова, ряд монографий и публикаций.

3 Отметим лишь чрезмерное, как кажется, доверие публикатора к опечаткам, которых в газетном тексте всегда можно найти немало. Без большого риска ошибиться можно предположить, что загадочный “романист Давилин” — это прозаик И. А. Данилин, а некто “Сергенко” — на самом деле П. А. Сергеенко.

4 “Стихи Маяковского часто публиковались в „Известиях”. А впоследствии, когда организовалась „Комсомольская правда”, талантливый создатель и первый редактор этого органа тов. Костров привлек Маяковского к самому близкому участию в „Комсомолке”; как мы знаем, это дало прекрасные результаты”.

5 “По словам моих родителей, когда Ахматова впервые поселилась у них, они изнемогали от почтительности и смущения. Однако отцу, человеку живому и острому, такая атмосфера в доме явно не подходила. Однажды вечером хозяева куда-то отправлялись, Ахматова сказала, что посидит дома — хочет поработать. Уходя, от самой двери, едва ли не зажмурившись от страха, Ардов сказал:

— Словарь рифм — на полке слева.

Анна Андреевна громко рассмеялась в ответ. С этой минуты лед отчужденности растаял и неловкость исчезла, с тем чтобы больше никогда не возникнуть”.

Алексей Алексеевич Дидуров (1948 — 2006)

В самый последний момент я почувствовал, что не могу — рука не поднимается — описывать и каталогизировать его, странно вымолвить, творческое наследие. Должно пройти какое-то время — не для того, чтобы остыло и “отстоялось”, нет, конечно, но чтоб хотя бы привыкнуть, что его нет, что некому позвать “на площадку”, что и самой “площадки”, легендарного литературного рок-кабаре Алексея Дидурова, никогда не будет. “Я легко прощаю себе злорадство, — писал когда-то поэт Юрий Ряшенцев, — испытываемое мной к многочисленным врагам рок-кабаре, которым не удалось придушить его раньше и теперь уже вряд ли удастся, пока жив-здоров Алексей Дидуров”.

Теперь получается, что если и будут душить, то что-то совсем другое, ибо с уходом Дидурова из жизни то явление, которое он создал и которое 27 лет просуществовало ни в каком не в “подполье”, а на самой что ни на есть “солнечной стороне”, останется лишь в благодарной памяти слушателей-читателей и в судьбе тех, кто прошел через сцену, 27 раз менявшую адрес прописки. Все эти годы на дидуровскую “Кардиограмму” сначала писали доносы, травили газом/милицией, тягали в “контору”; потом методично испытывали временем первоначального накопления капитала — а она жила. О создателе слагались красивые и не очень красивые легенды (приходилось слышать уже совсем какие-то фантастические вещи), восхищались его нонконформизмом и корили за неуживчивость — а список прошедших через его творческую лабораторию медленно, но верно пополнялся теми, кто по всем параметрам казался публике абсолютными самородками, никогда не требующими никакой “обработки”, никакого участия.