Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2007)

Ну ладно, чтой-то я разгугнявился. Непозволительно своевольничать, будучи преданным обожаемому хозяину. Революциев давно не было? Еще не хватало мне, дерзкому, судить божество. К тому же мы народ военный, и наше дело слушать команду. Ежели приказ — бей германа, не жалея живота, напади на него, не жалея когтей, рви его, поганца, до смерти!

Сказать, что нас не посещали счастливые дни, было бы неблагодарностью судьбе, которую, как учил головастый немец Ницше, полагается любить, несмотря на то что она у вас ужасна.

Ну, например, появилось новое приличное жилище в центре Мимизана: две комнатки и кухонька. Маринкина семейная жизнь затрещала по швам, и она сбежала вместе с сыном Мишкой из своего Парижа к нам. Лето было. Васильна все хворала, чего и могла-то, так это за Мишкой присмотреть. Иванычу полегчало после тяжкой зимней операции. Маринка принялась ему помогать: бывало, скок на велосипед, и глядь — привезла яиц, муки, картошку, сальца. И постирает, и посуду помоет — Иваныч только свет и увидел.

А то они с отцом червяков наковыряют, удочки в руки — и айда на тамошнее озерцо. Я, как положено, за ними след в след. Наймут лодочку, и вот вам солнышко, и водичка о борт хлюп-хлюп, и ветерок тихонько шелестит осокой. Сидят спинами друг к дружке: уставший от неутихающих боев старый генерал и его не очень-то счастливая дочурка. И растворяются в благолепии и любви все порожденные днями отчаяния неурядицы и обоюдные претензии. Спросите, а какой мой-то тут, кроме прогулки, профит? Ответит Маринкин дневничок.

Я думаю, что в эти часы мы были почти счастливы. Окуни и лини шли на обед. Кот Вася лакомился лещами…

Или вот Иваныч с Маринкой, касаясь головами, крутят колесико настройки видавшего виды радиоприемника. Сквозь Геббельсово карканье просачиваются-таки последние лондонские сводки. Вняв Лондону, отец и дочь обращаются к висящей на стене утыканной флажками ландкарте. Ага, флажки заметно продвинулись к границам обреченного “тысячелетнего” Рейха.

И вот уж на столе пузатая колбочка с разбавленным спиртом (подарок местного аптекаря). Картошки в мундире, сочные кругляшки нарезанной луковки да соль в кофейной чашечке с отбитой ручкой. Я впрыгиваю на табурет, и вот нас уже трое. Иваныч раздевает горячую картофелину, не в силах унять ликование, опускает голову, прячет влажные глаза. Нынче не важно, что атакующие сумасшедшего Гитлера солдаты кричат: “За Сталина!” Там разберемся! И я, глядя на счастливых сотрапезников, не могу унять непонятной слезы. Мне ужасно хочется выпить.

Война закончилась. Бошей не стало. Они не бежали, а как-то непонятно исчезли, словно капли дождя в иссушенной зноем земле. Читаем Маринкин дневник:

Родители с котом Васей выехали из Мимизана на грузовичке капитана Латкина.

Несчастья, похоже, умаялись нас преследовать. Жизнь сделалась пристойной. Но так устроено: достигнув области желанного покоя и довольства, мы вдруг видим невидимый в страданиях наш трубный день.

Как дела у маленького Мишутки и старого Васи? Мы обнимаем всех троих.

Как себя чувствует наш старенький Вася?

Это письма Ксении Васильны Маринке. Меня бесконечно трогает и одновременно терзает это внимание к моей персоне. Да ведь незадолго до этих приветов стряслось для меня непоправимое. В биографической об Иваныче книге сообщено: “21 ноября 1945 года Деникины, доверив дочери старого кота Васю, уехали в Дьепп. Они хотели провести три или четыре дня в Лондоне, а затем сесть на корабль, отбывающий в Соединенные Штаты”.

Без меня! Нет слов, я обожаю Маринку. Чувствую, судари мои, вас несколько шокирует моя бесцеремонность в упоминаниях о Марине Антоновне. Но вы должны уразуметь — она мне так дорога, так бесценна, ну… она мне вроде любимой дочери.

Но как же Иваныч-то? Как он мог? Как это могло статься? Не сотвори себе кумира! Почему? Я был счастлив, молясь на мое божество. И вот я оставлен за ненадобностью. Я ослеп, оглох, отказался от еды, только воду лакал. И никакие передаваемые мне Маринкой приветы не могли меня воскресить.

Ну ладно, нужно иметь совесть! Иван Яковлевич, я испытываю твое долготерпение. Повремени чуток, я быстренько доскажу. Не хочется обижать господ, через тебя мне внимающих.

Вновь отношусь к книге…

7 августа 1947 года Марина Антоновна (сын гостил у ее бретонских друзей) ушла на работу как обычно. Стояла летняя жара, и она оставила окно открытым. Подоконник был так высок, что старый кот Вася не мог на него запрыгнуть. Вечером, однако, дочь генерала не обнаружила кота. Никто не приходил в ее отсутствие. Для животного был один лишь путь — окно. Марина Антоновна спустилась вниз, опросила трех консьержек, никто ничего не мог сказать. Без всякой надежды она спустилась в подвал и стала звать Васю, но тщетно. На следующий день после полудня (Марина Антоновна была выходная) она услышала звонок в дверь. Верный белый воин капитан Латкин, слишком взволнованный, чтобы говорить, со слезами на глазах протянул дочери своего бывшего главкома телеграмму: “Оповести Марину, что отец умер. Ксения Деникина”.

Первая реакция осиротевшей дочери должна была удивить Латкина:

— Вася уже знал, что его хозяин умер! Вчера он… исчез!

Кота так и не нашли…

А вот простенькое объяснение моего исчезновения.

Да, 7 августа 1947 года я сидел взаперти. Как только мне стало ясно — мученическая жизнь моего кумира оборвалась, я понял: и моя жизнь окончена. Я глядел на незакрытое Мариною окно и готовился к прыжку. Я знал: этот прыжок будет самым главным прыжком в моей жизни. Моя цель — подоконник. Мне необходим подоконник. Я долго представлял себя на подоконнике. Я даже перестал ощущать себя на полу. Все во мне было устремлено туда, на белую плоскость нагретого солнцем подоконника. Попятившись, я уткнулся лбом в пол, замер и долго молчал. Затем, собрав всю волю в кулак, завизжал, разбежался и оттолкнулся от ковра. Неведомая сила подхватила меня, и, описав, как мне показалось, нескончаемую дугу, я шлепнулся на вожделенную плоскость. Ни разу в жизни я так красиво не прыгал.

Я отдышался, успокоился и наконец стал способен видеть окружающее. Мне был виден Версаль. Было жарко. Пели птицы. Наше жилище находилось в бывшем отеле. В этот отель во времена оны съезжалась знать со всей Франции, изо дня в день обитала здесь, чтобы однажды быть вызванной на аудиенцию к солнцеподобному королю. Я сидел на подоконнике, ждал аудиенции у Всевышнего и очень боялся наказания за совершаемый грех. Ну, нечего тянуть кота за хвост, решился я наконец и сполз с подоконника наружу…

Когда стал слышен чудовищный гул приближающейся тверди, я вдруг был с двух сторон кем-то подхвачен и, не долетев до земли, взмыл вверх. Меня держали под лапы два ангелочка: головки в золотых кудряшках, ушки розовенькие, ротики в малиновом варенье. Заложив вместе со мною иммельман, они пропели тоненькими голосками: “Ликуй, Василий! Тебя нашли безгрешным, и потому ты одарен вознесением весь целиком, с хвостом и усами!”