Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2007)

Во вступительном стихотворении “Семейного архива” есть такие строки:

Две гимназистки бросают в колодец камни

и считают секунды: измерение расстоянья.

Если помнить закон тяготенья,

глубина вычисляется по формуле, точно,

с легкой поправкой на время, необходимое звуку,

чтобы выбраться к свету. Напрасный труд,

ибо удара не слышно. Девицы глядят, склонившись.

......................................................

Две гимназистки смотрят вглубь пустыми зрачками,

но стоит им изменить направленье взгляда

и, взявшись за руки, начать спускаться в долину —

глаза наполнятся цветом фруктовых деревьев,

шероховатою белизною стен известковых

и оранжевой рябью крыш черепичных...

И тогда со дна колодца долетает звук глухого удара.

(Кременец, июнь 1910)

Отзвук — ровно один, хотя, согласно “закону тяготенья”, отзвуков должно быть ровно столько, сколько было брошено камней.

Книга родилась из отзвука пустоты. Героини стихотворения этого отзвука не услышали. Его слышал только поэт. И как только пустота перестала отзываться — книга кончилась. Сколько камней было брошено в колодец? Может быть, ровно столько, сколько стихотворений составило книгу.

Ирина Роднянская в статье, посвященной поэзии Херсонского, пишет: “Пустота — вообще ключевое понятие в поэтической философии Херсонского. Начиная метафизическим ее значением: „мир, сотворенный из нихрена” <���…>. И вплоть до сегодняшней, надвигающейся пустоты, сигнализирующей о себе рассказчику окруженным паутиной трещин отверстием от пули в оконном стекле, неразгаданной бандитской угрозой: „Я пойман в эту сетку, попался, никуда не деться. / Нет паука — есть дыра, отверстие. Этот хищник — / пустота — беспощаднее, чем другие”. „Этот мир облечен в пустоту, / понимаешь, ту, / что внутри и со всех сторон”. „Постоянное ощущение непрочности существования, колебания земли под ногами — так говорит об этом поэт в своем интервью. — Стихи растут не только из сора, но и из трещины, из разлома бытия””2.

Всматривание в пустоту, ее взаимодействие с действительностью — эта тема прослеживается на протяжении всего творчества Херсонского: от первой книги “Восьмая доля” (1993), в которую вошло стихотворное переложение полного текста “Дао дэ цзин” (“Книги Пути”), до “Глаголов прошедшего времени”.

Собственный вариант даосизма — философско-религиозного учения, основой которого является именно представление о пустоте, — Херсонский предложил в книге “Там и тогда” (2000).

В 11-м фрагменте “Дао дэ цзин” сказано: “Тридцать спиц соединяются в одной ступице, [образуя колесо], но употребление колеса зависит от пустоты между [спицами]. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность чего-либо имеющегося зависит от пустоты”3.

Одно из стихотворений книги “Там и тогда” начинается с этой максимы:

От обода к ступице сходятся тридцать спиц,

но колесо ни к чему, если пространства нет.

Под вратами бровей, под завесой ресниц —

черный кратер зрачка — и тут исчезает свет.

Сущность — это не то, что созерцаешь ты.

Из глины стенки сосуда, но колесо гончара

не ради глины вращается, но внутренней пустоты.

Это яснее к вечеру, когда спадает жара.

Это понятнее к старости, когда труднее дышать.

На детство ляжет багровый отсвет вечерней зари.

Похоть скажет с улыбкой: “Не стану тебе мешать”.

Совесть подступит под горло, расширившись изнутри.

Если первые две строфы возвращаются к Лао-цзы (даже число спиц совпадает), то третья переводит высказывание в другую плоскость. Здесь происходит очевидный отказ от пантеизма китайского философа и появляется своего рода “категорический императив”. Совесть и есть “внутренняя пустота”, ради которой существует глиняный (скудельный) сосуд — человек.

Как бы мы ни сосредоточивали свой взгляд на пустоте — увидеть в ней что-то трудно, поэтому неизбежно приходится исследовать границы: те самые края, где пустота окаймляет действительность и как бы заимствует у действительности форму. Самая резкая и характерная форма такой встречи с пустотой — это переживание ухода близкого человека. Когда умирает тот, кто нам по-настоящему близок, в душе (сознании) остается провал, разрыв с рваными, режущими краями. На этой грани пустота более реальна, чем действительность. XX век был щедр на такого рода пустоту.

Иосиф Бродский заметил в Нобелевской лекции, что в современной трагедии гибнет не герой — гибнет хор. С этим трудно спорить. Но как показать гибель хора? Если завалить всю сцену трупами — выйдет кукольная комедия. Если устроить кровавую бойню во весь экран — это будет ужасно или смешно и очень быстро наскучит. Трагедии все равно не получится.

Ответ на вопрос “Как написать современную трагедию?” был дан задолго до того, как вопрос был сформулирован. Это не стихи и даже не художественное произведение — это документ: блокадный дневник двенадцатилетней девочки Тани Савичевой. Дневник выставлен в Музее истории Санкт-Петербурга, а его копия — в витрине одного из павильонов Пискаревского мемориального кладбища4. Я приведу дневник целиком. Он очень короткий:

Женя умерла 28 декабря в 12 часов утра 1941 г.

Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г.

Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.

Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г.

Дядя Леша. 10 мая в 4 часа дня 1942 г.

Мама. 13 мая в 7 часов 30 минут утра 1942 г.

Савичевы умерли.

Умерли все.

Осталась одна Таня.

Таня Савичева была вывезена из блокадного Ленинграда в августе 1942 года, но так и не выздоровела. Она умерла 1 июля 1944 года в возрасте 14 лет.

Херсонский в “Семейном архиве” использует тот же строй речи, который задан дневником двенадцатилетней девочки. О такой трагедии нельзя говорить даже немного повышая тон. Здесь допустима только внешне холодная жесткая констатация. Малейшее выражение гнева или сочувствия грозит сорваться в истерику. Из этой констатации рождается эпос, и это эпос — антигероический.

В “Семейном архиве”, как и в дневнике Тани Савичевой, гибнут родные люди. Один за другим. Причем силы, которые их уничтожают, безличны — это рок или судьба, с ними невозможно бороться средствами, доступными человеку.

Для ребенка мир исчерпывается его семьей. Каждый родной человек — это связь с большим миром, и весь этот мир дан через посредство близких. Поэтому смерть близкого человека есть и смерть целого куска этого внешнего мира — это незаполнимый разрыв. Когда близких не остается — мир гибнет. Это — локальный апокалипсис. Если “Савичевы умерли”, значит, действительно “умерли все” и “осталась одна Таня”. Пустота — внешняя, черная, бескачественная — подступила под горло.