Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)

Михаил Золотоносов. Юрий Мамлеев. Черный шестидесятник. — “Дело”, Санкт-Петербург, 2007, 14 мая .

“Однако „Шатуны” так и могли бы остаться любопытным примером антисоветской прозы 1960-х, написанной в СССР, редким образчиком „черного шестидесятничества”, а попутно — пародией на „Привычное дело” (1966) Василия Белова, воспевшего „народного человека” Ивана Африкановича, если бы не одно обстоятельство. В более чем тридцатилетней ретроспективе это воспринимается как попытка создания русского философского романа, где автор попытался схватить „вечные проблемы”, которые входят в „русскую матрицу” и от которых не избавиться никогда. Самое странное, что автору это удалось: литературно роман неровен, местами затянут и скучен, но все зафиксированные писателем тенденции, тогда задавленные, загнанные в подполье, пышно развились в последующие годы, когда давление вдруг прекратилось. Они живут в „русском мире” и сегодня, в начале XXI века”.

Петр Ильинский. Русские как евреи. Эстонский узел завязан на долгие годы. — “GlobalRus.ru”, 2007, 3 мая .

“Один из самых тяжелых комплексов восточных европейцев — это не колонизация их Россией, временная и отнюдь не самая неприятная в истории (хотя мы ни в коем случае не отрицаем и не преуменьшаем сталинских депортаций — тут, впрочем, дискриминации по национальному признаку не было, досталось всем народам бывшего СССР). Более страшная психологическая травма — это соучастие всех восточных европейцев (кроме болгар) в холокосте. Причем мы даже не уверены в точности термина „соучастие”, нам кажется верней укоротить это слово, убрав приставку „со”. Вот что они пытаются забыть, вот что желают стереть с лица земли: память о том, что их уже почти цивилизованные предки участвовали в самой страшной бойне в истории человечества, а пьяные и немытые русские эту бойню прекратили”.

Дмитрий Кузьмин. “Ружье стреляет не лично в меня или лично в тебя, а в культурное пространство...” Беседовал Леонид Костюков. — “Русский Журнал”, 2007, 2 мая .

“В недавнем стихотворении Тимура Кибирова мелькнула мысль о том, что все читатели делятся на две категории: большинство, полагающее, что мандельштамовская рифма „обуян — Франсуа” — ошибка или небрежность, и меньшинство, понимающее, что эта рифма гениально точна и уместна. Это расхождение — между нормативным подходом к искусству (должно быть так-то и так-то, шаг вправо — шаг влево считается побегом) и подходом поисковым (мы не знаем заранее, как должно быть, потому что каждое новое произведение — шаг в неизведанное, производство понимания из непонимания)”.

“Событие поэзии, заключающееся в приращении смысла, либо происходит, либо нет. Если нет — то причины, по которым событие не случилось, важны для автора (предположим, что он способен извлечь из этого урок и попытаться в следующий раз действовать по-другому), но не слишком существенны для кого-либо другого”.

“Мало ли по каким причинам душа человека отзывается на явную чепуху, мало ли каким душевным потребностям эта чепуха удовлетворяет. Делая акцент на сфере восприятия, мы тем самым автоматически исключаем возможность объективирования. Любые стихи кому-нибудь нравятся — но нам придется отвлечься от этого для разговора о том, какие стихи на самом деле хороши . Этот разговор требует от участников особой позиции — экспертной”.

“Если обязанность критика — не сообщить нам свое личное мнение, не поделиться с нами своим вкусом (на кой черт мне его вкус, когда у меня есть свой, да к тому же еще вкусы моих друзей и знакомых!), а произвести экспертную оценку, объяснить, как на самом деле обстоят дела с тем или иным произведением, — то разобраться с достоинствами и недостатками текста ему придется даже в том случае, если лично его текст не зацепил. Ну или отказаться от экспертизы и честно сказать: не понимаю, в чем дело”.

Культура: зоны выживания. Лекция Дмитрия Пригова. — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 10 мая .

Полная стенограмма лекции Дмитрия Александровича Пригова , прочитанной 26 апреля 2007 года в московском клубе “Bilingua”.

“И если раньше сквозь почти незыблемые идеи и идеалы текли поколения людей, то ныне, наоборот, человек за свою жизнь проносится сквозь многочисленные модусы стремительно меняющегося мира. Соответственно мобильность стала почти необходимым качеством выживания в пределах мегаполисных культур и в качестве культурной вменяемости стала если не основным, то неотъемлемым свойством артистического профессионализма”.

“Конечно же, конечно же, никогда не исчезнет со свету определенное количество людей, пользующих язык неконвенциональным способом, один из которых и есть поэзия. В этом смысле она станет существовать, да и уже существует, наряду и наравне со многими иными родами культурной деятельности, не являя собой сколько-нибудь выделенную зону особой престижности, порождения значимых социальных, социокультурных и эстетических идей, выходящих за ее пределы. Возможно, этот почти приватный модус существования поэзии можно оценить положительно. Возможно. Все зависит от того, какие наличествуют амбиции и какие преследуются цели. Но непременной составляющей деятельности художника являются как раз амбиции (порой неуемные!) и возможности их реализации. Поэтому наиболее энергетийные личности, не ощущая дополнительной подпитки в этой сфере, уходят в зоны большей интенсивности и престижности. Поэзия, которая раньше была смыслом и наполнением жизни, ныне становится побочным занятием людей, серьезно погруженных в другие роды деятельности”.

Андрей Левкин. Когда литераторы были крутыми. — “Русский Журнал”, 2007, 24 мая .

“По факту книга [Ирины Лукьяновой о Корнее Чуковском] оказалась апофеозом литературоцентризма, свойственного российской культуре в предыдущие времена. Описанием этого литературоцентризма через конкретный пример. Да, сам по себе литературоцентризм имел не столько литературный, сколько социальный и — продолжая социальность — обществостроительный характер. Волшебным образом историческая, культурная и бытовая составляющие чуть-чуть российской и советской жизни XX века (фактически всего XX века — по 70-е) сошлись в герое книги. Потому что у него была такая позиция: в самом центре. Не так, что во главе, но в центре. Тут Чуковский, а вокруг и официоз, и гонимые, и нейтральные, и футуристы, и традиционалисты, и соцреалисты. И так — лет семьдесят…”