Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2008)

Важен именно герой, его внутреннее состояние неравновесия.

Ключом ко всей книге можно считать рассказ “Меганом”. Сюжет канонически зоберновский: погода плохая, штормит, и два симпатичных парня, приехавших на отдых к морю, не знают, чем себя занять. Это угрюмое ожидание чего-то настоящего, подлинной жизни — обычное состояние героев книги. Хочется посмотреть хипов “настоящих — диковатых и честных”, но вместо них только “четыре йога, очень похожие на обычных туристов”. Хочется поехать ночью в город Гжель, но, оказывается, это “обычный поселок. И <���…> сейчас там никакую расписную фиговину не купишь, все спят”. Хочется заниматься любовью на природе, но “в свете фар — мусор. Черный лес и пестрый мусор”.

Как водится, истина просвечивает через сон: “Будто бы душу вместе с пришибленным разумом увлекло в некое паскудное царство, где все люди убогие, неподъемные и терпят страхи <���…>”. По сути, этот сон абстрактно воссоздает тот предметный мир, в котором самые разные герои “Иерихона” пребывают практически постоянно, безвылазно. Только большинство из них уже привыкло к нему, и потому мир этот их не пугает — он просто скучен.

Сон, а вернее, полусон, полубытие, — внутреннее состояние человека в мире Зоберна. Это не всегда кошмар, где мятущееся сознание рисует изображение с особой четкостью, но каждый раз притупление, влекущее за собой утрату чувства полноценной, полнокровной жизни — и потому всегда ветшание, старение. Об этом рассказ “Тихий Иерихон”, где “блекнет, исходит прозеленью” не только мир, но и человек; падение империи влечет за собой упадок не только ее героев, но и их потомков на много поколений вперед.

“Тихий Иерихон” знаменует не собственно крушение Советского Союза, а постепенное медленное потухание человека, старение молодых, красивых, талантливых, внешне успешных и социально адаптированных (“Кунцевская патриархия”). Болезнь эта касается практически всех: литераторов (“Меганом”), интеллектуалов (“Кола для умных”), солдат (“Восточный романс”), инвалидов (“Красный богатырь”), церковнослужителей (“Которосль”) и даже детей (“Утро Родина”). Герой Зоберна всегда хочет “включить свет”, ищет люстру, светильник на пустынном ночном берегу моря, дорогу к звезде Христовой, просит хлеба — и неизменно в руке его оказывается камень.

Человеку “Тихого Иерихона” ведомо настоящее, не во временно2м, конечно,-— в духовном смысле . Он определенно знает, чувствует, что ищет: “Я стал писать <���…> о бассейнах в далеких домах отдыха, о можжевельнике и яблонях <...> о других

городах, о чудесных названиях русских речек <���…>. Хочется плакать, когда видишь ночью, пьяный, летящую куда-то реанимационную машину <���…>. Телебашня стала розовой на рассвете…” Этот отрывочный перечень и есть фрагменты настоящего, кусочки подлинной жизни, лучи далекой звезды, на свет которой двигаются герои. Тем более что все эти клочки оживают в книге, разворачиваются в отдельные рассказы или кочуют из произведения в произведение, превращаясь в символические, концептуально значимые образы. Но для текущего момента, для собственно “сейчас” их недостаточно, отрывки никак не выстраиваются в единую линию, вспышки не высвечивают общей картины, это только одни начала, которые “прогорают в двух-трех абзацах”: “размышлял о том, что всё-таки это невыносимо”.

Жизнь не дается в руки герою, о подлинной жизни — не получается: “По вечерам пытался писать — опять одни начала”. Зато получается о смерти, которая оказывается поблизости постоянно и всюду: “Она сидела рядом, у лавочки, похожая на собаку <...> была похожа на матерую проводницу в белой рубашке; она сквозила на меня ночью из приоткрытого вагонного окна <���…>. Я брал тетрадь и ручку — и слова о ней находил точные”.

“Меганом” — экстракт идейной сущности прозы Зоберна. В нем изображаемые проблемы обозначены явно и эмоционально прокомментированы. Таких исповедальных откровений в соседствующих произведениях не встретить.

Позитивной жизненностью с ее телесно-материальными радостями отличается рассказ “Плавский чай”. Неотступный образ дороги обретает в этом произведении особые характеристики: герои движутся уверенно, на новой хорошей машине.

Материальная сторона, играющая здесь исключительную роль, дает то ощущение стабильности, которое черпается героями других рассказов чаще всего из веры в Бога. Тем это удачнее, ярче, что акценты смещены, мир несколько перевернут — и на серебристой “тойоте” едет как раз священник.

Появление Сатаны на серединном отрезке пути, в “точке отсчета”, наиболее ожидаемо: “Вдруг на дороге возникает темная фигура — то ли в плаще, то ли в черной шинели, — бежит, в свете фар мелькнуло бледное лицо”. Удивительно, как легко, без заметного напряжения удается Зоберну интеллектуализировать свой “простой” текст; как грамотно он перемежает лексические пласты слов с разной стилистической маркировкой; как незаметно вытягивает жизни своих героев в почти несгибаемые линии судьбы; с какой деликатностью воспроизводит канонические христианские истории и ситуации, отливая их в незамысловатые бытовые сюжеты; как невозмутимо угадывает притчу в современной жизни человеческой.

Сюжеты книги большей частью изображают потухание героя-романтика внутри обычной жизни. Проза Зоберна демонстрирует именно это: жизнь жизни рознь. Сущность его героя — всегда собственно геройская, романтическая — это боец. Он постоянно ждет от жизни большего, от любви — невероятного, от дружбы — настоящего. Но жизнь вокруг — это обычное существование, не слишком хорошее, не слишком плохое и никогда не исключительное. Такая жизнь герою скучна, и он реагирует на нее, затягивая себя пленкой, погружаясь в сон. Настоящая жизнь для зоберновского героя-бойца — это война. Потому погибший командир Корсаков, бежавший перед смертью в атаку, для Генки Родина живой, а “незнакомый мужик с дачной рожей”, приведенный пьяной матерью на ночь, — мертвец (“Утро Родина”).

Когда “больше нет сил” (ни душевных, ни физических) для борьбы с действительностью, герой предпринимает решительное действие: вывешивает голубое знамя (“Большая голубая конструкция”) или пытается отомстить этой жизни, отвечая на ее “зло” утрированным злом в собственной интерпретации, — уходит в сатанизм (“Кола для умных”). Жизнь слишком разочаровывает, и на борьбу с ней герой выходит с ее же оружием в руках. Жизни, недостойной Бога, герой мстит сатанизмом. Но человек Зоберна — романтик и верующий. Отход от Бога, от добра даже из-за сильной обиды для него болезненнее претерпевания любого зла действительности. Бог в душе романтика неискореним. Самовольное отречение от Бога для такого персонажа равно самоубийству: он не может существовать вне веры.