Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2008)

— Что ж, в добрый путь, — ответила бабушка. — Завтракайте. Пирожки готовы, и чайник вскипел.

Илья умылся, сказал про отъезд шоферу и, прежде чем за стол сесть, пошел через огород, вниз, на леваду, к отцовской могиле. Он постоял возле нее недолго и, невольно повторяя вчерашний бабушкин обряд, нагнулся и убрал с могильного холмика какую-то былку. Наверное, так просила душа.

Отзавтракали быстро. С бабушкой Настей прощание было холодным ли, сдержанным.

— Прости Христа ради, — сказала старая женщина. — Береги тебя Бог.

В это время из кухни, через порог, осторожно перелез маленький

Андрюша. В короткой ночной рубашонке, босой, спросонья щурясь, он огляделся и, завидев родных людей, затопотил к ним вперевалочку. Илья принял племянника на руки. Глаза мальчика лучились бесхитростной детской радостью, как и вчера. Детской радостью и любовью.

Сердце Ильи дрогнуло и словно попросило: “Останься”. Но, шумно выдохнув и передав бабушке мальчика, он быстро и не оглядываясь пошел со двора. Машина, его ожидавшая, сразу тронулась и, набирая скорость, оставила далеко позади подворье, два старых высоких тополя и старую женщину с мальчиком на руках.

Глава VII

У АНГЕЛИНЫ

Это была просторная сосновая роща — осколок когда-то дремучего бора, теперь изреженного, рассеченного новыми поместьями, дачами на высоком берегу Волги. Там и здесь на свежих вырубках, словно грибы, поднимались один за другим не просто дома, но просторные особняки да виллы, терема да палаты красного кирпича, с отделкой камнем да мрамором, под яркими крышами.

Но сосновая роща на песчаном угоре стояла нетронутой судьбой, а потом охраной сбереженная от порубок, мусорных куч, кострищ и прочих печалей. Вековые могучие сосны высоко к небу вздымали свои густые кроны, а внизу было светло и просторно, словно в громадном храме. Далеко вверху — зеленая хвоя и синее небо в прогалах ветвей; далеко вверху — легкий ветер и ропот вершин. А здесь, внизу, — колоннада могучих, отливающих медью и чернью стволов, шершавых, теплых, с янтарными каплями и белыми сухими натеками пахучей смолы. В подножьях, по земле, устланной хвойными иглами с россыпью сухих шишек, там и здесь — стайки папоротника с ажурным резным листом да темная зелень ландышей, которые давно отцвели; невеликие земляничники — на свету, на обочинах дороги и в молодом лиственном редколесье, среди рябин да осинок, земляничники с последними красными ягодами, уже потемневшими, но пахучими, сладкими; а еще — просторные разливы черники, их сочная, словно лакированная, зелень листвы, черные, с сизым налетом гроздья плодов.

Еще вчера был родной город, теснины улиц, людская да машинная толчея, квартирные стены, чуть ранее — больничная палата и больничный же невеликий сквер и, конечно же, незабытое страшное заточение.

Всего лишь недолгий ночной перелет, крепкий сон, пробуждение — и вот она, эта сосновая роща, словно сказка.

Бродить и бродить меж могучих стволов под светлой сенью. Остановиться, озирая окрестный мир: над головою зеленый и синий высокий кров, рядом — стволы и стволы, красно-бурые, отливающие медью; можно их трогать, разглядывать морщинистое корье, прозрачные пленки чешуи и, приблизив лицо, чуять смолистое дыхание. Поглядеть на милую птицу пищуху, которая кормится, ловко взбираясь по стволу. Послушать работягу дятла и попробовать отыскать его где-то среди ветвей. Задержаться у высокого холмистого муравейника, безмолвного, но кипящего жизнью. Присесть, разглядывая таинственное чужое жилье и житье, что-то вспомнить, читанное, полузабытое о муравьях — работниках, стражниках, воинах, о муравьиной матке, которая где-то в глуби, во тьме. Нет, нет…

О тьме думать не надо. Прошедший тьму так радуется белому свету.

Лучше снова идти и выбраться на опушку, залитую солнцем. Из светлых зеленых, но сумерек лишь шаг шагнешь — и остановишься в изумленье. Здесь мир иной: вовсе огромный, до самого поднебесья. Громады белых

утренних облаков плывут и плывут. А под ногами стелется белый песок

дорожки и песчаный угор с фиолетовыми куртинами ползучего чабра, розетками сочного молодила, белыми кашками, сиреневыми колокольцами, медовым осотом, пахучей цветущей таволгой у прибрежных кустов.

Солнечный утренний свет. Легкий вовсе не ветер, но вей опахнет — и стихнет, а потом снова накроет теплой волной.

Мир огромный, сияющий, словно хрустальный. Неволею сладко обмирало сердце.

Илья остановился на опушке и замер. Он не мог, не хотел двинуться, боясь утерять эту радость внезапного озаренья.

Как хорошо было неторопливо идти под солнцем по белой тропинке; идти и остановиться перед малым селеньем полосатых черно-желтых земляных пчел. Поглядеть на них, укорить с улыбкой: “Устроились… На дороге. Места другого нет…”

Солнечная, зеленая просторная поляна, а потом снова — лес.

Далекий голос Ангелины звал его, но уходить не хотелось. Просила душа быть и быть здесь, переплывая из зеленой, пахнущей хвоей тени в солнечный мир опушки. Туда и обратно; вновь и вновь.

Но голос Ангелины звал и звал и становился тревожным.

— Илю-уша-а! Илю-у-уша! Где ты-ы?

— Иду-у-у!! — наконец ответил Илья, поворачивая к дому.

Встревоженная Ангелина встретила его возле садовой калитки. Большая, белотелая, в просторном утреннем платье ли, капоте, она выплыла навстречу племяннику, и тот разом утонул в ее горячих объятьях, шуршащих волнах материи.

Старшая сестра матери — тетушка Ангелина — всегда была женщиной рослой и пышной. Не толстой, но крупной: ухоженное белое лицо, полные руки, плечи, грудь — все большое, мягкое, но вовсе не рыхлое. Очень добрая.

— Ищем тебя, ищем… — мягко корила она племенника. — Зовем, зовем… А тебя нигде нет.

— Такая славная роща… — оправдывался Илья, выпутываясь из тетушкиных одежд.

— А здесь тебе разве не нравится? — обиженно спросила Ангелина, открывая садовые ворота. — Мои газоны, мои цветы, мои розы…

За глухой садовой калиткой и высоким кирпичным забором открывалось просторное поместье, террасами, а потом пологим склоном уходящее к близкой воде, к Волге.

На свежей утренней зелени на английский манер стриженного газона светили переливчатой радугой ухоженные цветники: розарии, лилейники, альпийские горки.

— Красота… — шепотом сказал Илья. — Просто рай.

И вновь утонул в тетушкиных объятьях.

— Спасибо, Илюша… Ты все понимаешь… Я тебе расскажу… Вот эта роза. Какой куст! Гляди. Это ведь настоящая Глория Дей. Тимоша привез ее из Голландии.