Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2008)

— Спи, Дюймовочка моя, спи спокойно… — шептала она и плакала обо всем сразу: об Илюшиной беде, о внуках, и дочери, и о себе, конечно.

О племяннике думалось, а еще о дочери, внуках. За них — спокойна, но они так далеко, словно вовсе на ином свете. Эта Америка… Сначала радость была: дочь устроена всем на зависть. А вот теперь… Думается по-иному. Даже по телефону звонить им — вечная путаница: здесь — день, там — ночь; здесь — ночь, а там — белый день. Всегда некстати звонок твой. Да и чего телефон? Поглядеть бы, приласкать, приникнуть и почуять родное, детское: нежную плоть, сладкий дух, доверчивый взгляд, какой-нибудь лепет или легкий сон, который ты бережешь у своей груди или, как сейчас, на коленях. Слезы у нее были крупными, чуть не в горошину.

Но внезапный молодой сон Ильи, тем более — не в срок, был коротким, а пробужденье — в испуге. Не привиделось ли все это: утренняя сосновая роща, милая Ангелина, новый дом, цветы, зелень, купанье, завтрак на просторной веранде? Илья даже вздрогнул, проснувшись. А потом — долгий облегчающий выдох. Это была явь. И ничто не исчезло: светил солнечный летний день, журчала вода, сбегая по камешкам рукотворного ложа; плетистый розовый куст, прикрывавший садовую скамейку, ронял и ронял помаленьку алые и белые лепестки цветов.

И глядели на него сияющие любовью и слезной влагой глаза Ангелины.

Поплыл день, которого просила душа. Долог был путь по садовым дорожкам, по мягкой зелени газонов к новым и новым кустам роз: к белой душистой Онор, к сияющему кораллово-оранжевому кусту Холстен-перле, к ярко-красной, словно кровоточащей, Клеопатре и желто-канареечной Фризии, к высоким лилейникам, к душистому водопаду пестрых петуний в подвесных вазонах, к зарослям голубых дельфиниумов.

В годы прежние, на старой даче, Ангелина своими руками рассаживала цветы, поливала, удабривала, рыхлила, увлеченно занимаясь этим с весны до осени. Все делала сама, лишь порою на день-другой нанимая помощников. Приезжая в гости, Илья помогал тетушке.

В теперешнем, новом житье цветами, деревьями занимались садовники, оставляя хозяйке сладкое право указывать да подсказывать: “Что-то заскучал наш газон, надо удобрить. Клевер откуда-то лезет, его надо уничтожить немедленно…” А еще оставалось приятное: не спеша разгуливать и любоваться цветами, рассказывая о них людям новым, каким и был нынче племянник. Ходили с ним да бродили по просторной усадьбе, присаживались на скамейки и кресла, говорили о цветах и о людях близких.

— И носа не кажут. Не хотят, — жаловалась Ангелина на семью дочери. — Совсем стали американцами. Одна я не хочу к ним летать. А у Тимоши — работа. Разве я брошу его. И у них тоже работа. Встают, развозят ребят — и до ночи.

— Они хоть дом этот видели?

— Нет! Он же брокер-мокер-финансист, дорогой мой зятек. На Тимошиной шее, — уточнила она. — Без Тимоши он давно бы голым остался, этот брокер. Он — хороший муж и хороший отец, но вбил себе в голову, что он — великий финансист. Так и ждем, что он куда-нибудь влезет…

И себя и нас разденет. Господи, господи… Чего ему не живется? Ладно. Давай лучше цветочки глядеть.

— Вот эта роза, ты погляди на нее, Голден Медальон. Золотые медали в Баден-Бадене за декор, а в Гааге — за аромат. Настоящее золото.

— А вот эту кутерьму, покровные розы, мы уберем, — указывала она на клумбу мелких, густо встающих от земли роз, сорящих лепестками. — Один мусор от них.

— И эту Мадонну. Я бы убрала, да Тимоше она нравится. Говорит: не трогай. Чего в ней нашел?

— Посмотри, какие бегонии!

— А вот эти розы? Погляди. Тимоша их очень любит… Флорибунда обильноцветущая. Беника-82, штамб.

Это был скорее не цветок, а малое деревце: на прочном стволе оно держало пышную крону, усыпанную пунцовыми розами, словно тихий высокий костер полыхал над зеленью газона.

— Разве не чудо?..

Застрекотала газонокосилка, запахло травяным соком. Ожили поливальные струи; тихо кружа, они сеяли влагу и свежесть.

Медленно тянулся летний погожий день с купаньем, неторопливым обедом и отдыхом.

Вечером ожидали хозяина. Он объявился поздно, в сумерках.

Сначала дважды прозвонил телефон: “Еду!” — и потом: “Подъезжаю”. И наконец — далекий двойной автомобильный гудок, условленный, обязательный. Таков был обряд.

Хозяина встречали у ворот втроем: Ангелина, Илья и кот Красавчик.

— Тимоша, ты что так поздно? — целуя мужа, мягко упрекала Ангелина. — Ждем, тебя ждем…

— Пятница… — оправдывался супруг. — Как всегда. Не успеваем. Да еще праздник на носу, день рождения шефа. Тоже всегда что-нибудь в последний момент. Бестолковые.

— Здравствуй, Илюша, здравствуй. Геля тебе показала свои цветочки? Ты их оценил? Красавчик, Красавчик, я вижу, вижу, спасибо, что встретил, — погладил он кота, трудно нагибаясь.

— Ты очень устал, — заметила и встревожилась Ангелина. — Может быть, отдохнешь, а потом — ужин?

— Нет, нет… Ничего. Я переоденусь, и ты мне покажешь цветочки.

Это был еще один милый вечерний обряд пожилой супружеской пары. В летних сумерках они ходили по садовым дорожкам и тихо ворковали.

— Она сегодня зацвела, ты же утром не посмотрел.

— Спешил, Геленька. Но вижу, вижу…

— Нет, сейчас тебе плохо видно, — огорчалась жена. — А вот утром… Ты увидишь. Не забудь, пожалуйста.

— Хорошо, Геленька. Я утром обязательно посмотрю. А если забуду, ты мне напомнишь.

— Постой… Ты чувствуешь запах, это фиалки.

Тимофей шумно нюхал.

— Не чувствуешь. У тебя, наверное, насморк.

— Я все чувствую, Геленька. Главное — тебя чувствую и вижу. Ты — самый душистый и самый красивый цветок. Роза, лилия и фиалка вместе. Дай я тебя поцелую в щечку.

Это была славная пара. Рядом с большой пышнотелой Ангелиной супруг ее стушевывался, становясь ростом меньше. И смирен был, словно теленок, этот милицейский генерал, обычно строгий и порою грозный.

— Я нашла в Интернете. Надо заказать специальный аппарат, чтобы не в бочках разводить удобрения. Я уже определила место. Там будет очень удобно.

— Конечно, моя дорогая. Закажем. И установим.

Они ворковали, старые голуби, все дальше уходя от дома и растворяясь в вечернем сумраке.

— Тимоша, ты не понимаешь… Здесь обязательно надо.

— Да, Геленька, да… Конечно…

А потом загорелись неяркие матовые фонари: на верандах, у ворот, вдоль садовых дорожек; журчанье ручья, плеск фонтана, запах воды, цветов — все сделалось явственней, доносясь даже к верхнему балкону, на котором ужинали и пили чай. Но недолго. Хозяин за день устал, порой даже задремывал, опуская тяжелые веки. И оправдывался: