Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006)

Мне нравилось веселить их своими проверенными рассказами о себе на тему “Почему я грек” и тому подобным. Помнится, я рассказал все известные мне “рассказы о товарище Сталине”, которые особенно радовали Георгия Александровича, — он заходился в своем кашле-смехе, и я тотчас рассказывал новую байку — про трубку Сталина, трубку Эренбурга и трубку Черчилля... Я был в ударе. Я чувствовал, что нравился им как случайный собеседник, или, если хотите, как шут, веселящий, развлекающий государя императора, находящегося дома на отдыхе.

Самое любопытное, что, отложив пьесы Платонова, Георгий Александрович с неожиданным азартом стал мне рассказывать о себе, о театре массу интереснейших вещей... Запомнилось изумительное его воспоминание о Мейерхольде, который, оказывается, словечко “мейерхольдовщина” почерпнул из уст юного студента Товстоногова, никому тогда не известного. Я смотрел Гоге в рот, верил всему, что он говорит, — и восхищался...

В самом деле, почему это великий Товстоногов потратил целый вечер на какого-то дилетанта, сующего ему какие-то неведомые пьесы? Самоутверждение? Широта души? Непонятно, зачем ему это надо было. Может быть, томление в одиночестве?.. Некому рассказать то, что было, то, что во всем мире известно только ему? И вот я подвернулся. И на меня излились золотые слова и мысли. Это сейчас я понимаю: подобные вещи делали или титаны, снизошедшие для рекламы до уровня своих рядовых, или действительно глубоко чувствующие свое одиночество идолы, которым остается жаждать общения в трудном положении своем — сами сойти с Олимпа они не могут, но случайному бродяге, вошедшему к ним, они готовы пойти навстречу с распростертыми. А тогда...

Это был один из лучших моих вечеров с Товстоноговым.

Итак, я передал пьесы главному режиссеру БДТ. Но получить их обратно опять-таки мне не удалось.

Уже в 1975 году во время постановки “Лошади”, когда я в который раз напомнил о Платонове, Дина Морисовна Шварц всплеснула руками:

— Как?! Разве вы, Марк, не получили эти пьесы?

И в ответ на мое недоумение она рассказала с подробностями, как в один прекрасный день, когда меня не было в театре, с улицы ей позвонил какой-то человек, который почему-то себя не назвал, но сказал, что он “от Марка Розовского”, и попросил срочно отдать ему пьесы Платонова.

— Что это был за человек? Какой он из себя?

— Я его не видела. Мы разговаривали только по телефону. Я должна была куда-то уходить, а потому договорилась, что он придет на проходную, скажет, что он от Марка Розовского, — тут она повторила этот важнейший мотив, — и пьесы ему будут отданы вахтером.

— И что же... они были отданы?

— Ну конечно. Я была в полной уверенности, что они давно у вас.

— Дина Морисовна!.. Как же вы могли... Это же не мои экземпляры... Я обязан вернуть их вдове... Я...

В ответ на мой лепет опять было повторено: если бы этот человек не сказался, что он “от Марка Розовского”, то, конечно, пьесы были бы переданы лично мне в руки, — разве я не знаю, в конце концов, как Дина Морисовна аккуратна со всеми пьесами?

— Ну а... Георгий Александрович-то пьесы-то хоть прочитал? — с надеждой спросил я про самое главное.

— Читал... читал, кажется... одну... Но вы с ним сами поговорите... Он мне ничего не сказал.

В переводе на понятный русский язык в устах Дины Морисовны это означало: если Георгий Александрович “ничего не сказал”, значит, автору следует отказать.

Это я уже знал. И потому только вздохнул:

— Ясно, все ясно.

Мне хотелось завопить на весь мир, что нельзя так, нельзя ни с кем, а с Платоновым уж особенно, потому что он гений, и поставь Гога хотя бы “Четырнадцать красных избушек” или “Шарманку” — это было бы великое театральное событие...

Но зачем вопить?.. Поздно. Пьесы были кому-то отданы, какому-то безымянному авантюристу, орудовавшему от моего имени, и мне оставалось терзаться в догадках, кому из друзей я мог случайно сболтнуть, что неопубликованные пьесы Платонова находятся сейчас в БДТ... Но главное — господи, что же я скажу, как оправдаюсь перед Марией Александровной?!

Как же нехорошо получилось!.. Ужасно!.. И поймет ли она меня?.. Ведь я обещал возвратить пьесы в целости-сохранности!.. Ведь они из архива великого писателя! Кляня себя таким примерно образом, я, приехав в Москву, рассказал “всю правду” Марии Александровне. Она выслушала меня молча. Было ясно — мой “эксперимент” не удался. Тест никто из великих не выдержал.

Однако эта история так примитивно не закончилась. И поворот ее имел для меня весьма дрянные последствия.

В 1973 году меня не приняли в Союз писателей. Забодали на приемной комиссии, хотя рецензии на мои работы были положительные. Возникла так называемая “конфликтная ситуация”. Благодаря апелляции творческого Бюро объединения драматургов под руководством А. Н. Арбузова “дело” мое было отложено на непонятный срок. В приемной комиссии я недобрал, кажется, три голоса — потому прежде всего, что те люди, которые могли проголосовать за меня, не явились, — и, по существующему правилу приема в СП, их голоса невольно были зачтены против . Такова была как бы официальная причина моего неприема!

Прошло два года. Я уже работал над “Холстомером”. Встретившись с Арбузовым, вдруг узнал от него истинную подоплеку моего дела.

— Марк, что у вас там с Ильиным?

— С Ильиным?.. У меня с Ильиным — ничего.

Алексей Николаевич положил в рот конфетку. Для самоуспокоения. Он это всегда делал, когда немножко волновался.

— Ну как же ничего?.. Он вами недоволен.

— Не понимаю, — сказал я совершенно искренне, — какие у Ильина могут быть ко мне претензии?

Арбузов наклонился к моему уху:

— Это вы передали “Котлован” Платонова на радиостанцию “Свобода”?.. Скажите хотя бы мне — вы? Вы?..

У меня волосы дыбом встали.

— Ничего я не передавал. Никакой “Котлован”.

— А вот Виктор Николаевич считает, что вы. Поэтому вас и не приняли в Союз. И мне еще за вас попало. За то, что я дал вам рекомендацию.

Вот оно что!.. Так вот — настоящая причина!..

— Тут какое-то недоразумение, — говорю я Арбузову.

— Недоразумение вы должны прояснить с вдовой Платонова, — шепнул мне Алексей Николаевич. — Но я вам этого не говорил.

Еще интересней стало. В тот же вечер звоню Марии Александровне.

— Мария Александровна, когда вы были у Ильина, что вы ему говорили?

— Я... только о том, что Андрея Платоновича не издают. Спрашивала: почему?

— И как он вам объяснил?

— Он сказал, что, пока Платонова читают по “Свободе”, есть основания считать его антисоветским писателем.