Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006)

слон живущий без рассудка

не лишен зато души

да она еще в зачатке

но в мерцании светил

различает отпечатки

дивной воли высших сил

а компьютер железяка

жук без матери-отца

не умеющий однако

славить господа творца

* *

*

как я уже писал политика однажды

есть выбор непростой огонь духовной жажды

служа честной народ пусть скромно и негромко

получишь темное спасибо от потомка

всесильный деятель в просторном кабинете

искусства уважать жалеет о поэте

и на исходе дня визируя бумаги

в очах его бурлят озера дивной влаги

над древней сетунью над бугом каменистым

блаженный кто рожден марксистом ленинистом

горят его глаза и золотая грива

под ветром ласковым взвивается игриво

* *

*

Вот рейн поэма про соседа

кто был сутяжник и стукач

и выпивал после обеда

четыре рюмки спотыкач

не по душе девицам милым

и даже в партию вступил

но на балконе птиц кормил он

и первородный искупил

а есть еще стихи про сашу

кто был евреевский скрипач

знай путал отчество не наше

и неудачником хоть плачь

перешивать воронью шубу

как беспартийный большевик

лысеть скрипеть дурные зубы

но даже к этому привык

когда хрущев при каждом блюде

бесплатно дали черный хлеб

и ты людских читая судеб

(цветков поправь меня — судеб)

осознаваешь все яснее

смысл бытия наверно со-

стоит чтоб тихо вместе с нею

судьбы вращалось колесо

сколь счастлив сущий без претензий

с прозрачной музою вдвоем

растит гортань или гортензий

на подоконнике своем

и без сомнения простится

во имя мудрость и покой

кто кормит мусорную птицу

четырехмерною строкой

* *

*

гражданины империи русской

изучая кун-фу и у-шу

варят водку с селедкой закуской

только я подходить не спешу

пусть есенин тоска ножевая

по церквам воспевает сион

я другой предпочту проживая

незначительный свой пенсион

я иной подвергаюсь забаве

полюбил я другой дежавю

пеликана и ласточку славя

но душой ни за что не кривю

слушай неблагодарный читатель

то есть слушатель я никогда

не бывал я щелей конопатель

нет бывало а все-таки да

ни за что независимый лирик

даже в железнодорожном купе

не возжаждет писать панегирик

или оду в угоду толпе

путешествуя разным дорогам

молча слушает шелест дождя

и один голосит перед богом

в потаенную бездну сходя

P.S. Из частного письма Б. Кенжеева1:

“…Ты пишешь: „Мне кажется, что сейчас слово нуждается в том, чтобы его глубина была открыта не путем выявления стихии помутившегося смысла, а путем возведения к первоисточнику слова — то есть к Логосу”. Трудно с этим не согласиться, хотя слово „сегодня” относится ко всем временам. Но вот в чем закавыка: абсолютен ли Логос? Точнее, можно ли рассматривать его как некую неведомую нам бесконечную доброту?

Теоретически — разумеется. Практически — если ты не буддийский или православный монах — поверить в это не то чтобы трудно, а практически и невозможно.

Доброта Логоса, его недоступный нам высший смысл лежит в ином измерении и, смею надеяться, откроется нам после смерти.

А может быть, и не откроется.

Мне кажется, смысл поэзии не столько в утверждении Логоса — на это есть церковь, — сколько в выявлении трагической пропасти между Логосом и нами, даже самыми лучшими из нас. Иногда на этом пути — ненароком, никогда прямой речью — происходит нечто неожиданное. Поэт собирается проклясть Бога, а у него получается гимн той самой непонятной красоте мира („Ангел мой, ты видишь ли меня...”). В любом случае — и тут ты права — в истинной поэзии Логос всегда присутствует, всегда светится на заднем плане. <���…> Так вот, одна из граней жизни — это ее абсурдность. Это крик маленького идиота „и-и-и-и!” в электричке из Москвы в Петушки; это Тынянов, умирающий от рассеянного склероза, и безногий Нарбут, которого взрывают на барже с другими инвалидами, и Блок, умирающий от добровольного голодания, лицом к стене; это шесть миллионов погибших евреев и два миллиона украинских крестьян; это феномен советской власти, иранской власти, туркменской власти; это весь мир наших недобрых сновидений; это, наконец, та самая депрессия, которая сваливается ниоткуда и заставляет терять интерес к жизни.

Чаще всего из Введенского цитируют „Элегию”, наименее абсурдное и наиболее прозрачное из всех его стихотворений. Но даже Заболоцкий упрекал его (за основной массив текстов) в недостатке организации и чрезмерной бессмыслице.

Трагические стихи — способ преодоления, заклинания горя. Душа певца, согласно излитая, разрешена от всех своих скорбей, и чистоту поэзия святая и мир отдаст причастнице своей. А как бороться с абсурдом бытия?

Два способа — писать смешные стихи, как Олейников, или абсурдные, как Хармс и Введенский. Таким образом — как и в случае стихов трагических — происходит некое заклинание абсурда, он, как это ни парадоксально, осваивается и из факта мирового хаоса становится фактом искусства.

При этом писать абсурдные стихи так, чтобы они были не выпендрежем, а чем-то серьезным и — не побоюсь этого слова — трагическим, — далеко не так легко, как кажется на первый взгляд. Недаром эта линия почти не получила развития в поэзии российской, если не считать раннего Лимонова (которого я обожал, а Сопровский терпеть не мог).

Я не защищаю мальчика Теодора, это было бы глупо. Но задача стояла: скрестить Анненского и Введенского. Многим понравилось, но большинство читателей впало в недоумение, что меня, конечно, огорчило…”

1 Публикуется с разрешения автора письма и адресата.

Друзьям.

Автор, самонадеянно потщившийся описать жизнь в алфавитном порядке, отдает себе отчет в том, что бб ольшая часть сей хаотической книги выглядит неправдоподобно, а подчас и просто нелепо. Вряд ли эти истории достойны прозвучать даже в компании самых непритязательных слушателей. Будучи же вынесены на всеобщий суд, они не могут не вызвать единодушного осуждения.