Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

Пристроят, чарку поднесут,

ты от себя в ответ поставишь.

Затеют баньку в Зимарях

на радость нам, врагам на страх,

знай парься!.. Голый не слукавишь.

Камнями полон огород:

гордец, дурак, паяц, урод

в своей раскрашенной лачуге.

Зато хоть нa день, хоть на нoчь,

но убегал со сцены прочь —

побыть в другом порочном круге.

Что ищешь в горестях былых?

Да чистый звук. Да честный стих

с помарками и без помарок.

Да, там — Гоморра и Содом,

но радуга обрамит дом,

и строчка с дождиком — в подарок!

А после дождичка в четверг

ты ничего бы не отверг

из посланного нам судьбою.

Вот так и встретим новый год,

не представляя, что нас ждет,

собачий хвост держа трубою.

* *

*

…А начиналось жарким летом.

На семьдесят втором году,

когда назвать себя поэтом

смешно и стыдно. Но в страду

михайловской сеноуборки

прихваченный с собой блокнот

стал заполнять себя на горке.

На Савкиной. Сперва — вразброд.

Потом — ровней и постоянней,

поддержан рощей и рекой,

усадьбой, мельницею, баней

и вслух подсказанной строкой.

Тебя вела тоска о друге

и радость вдруг, ни от чего.

Звенела тишина в округе,

передавая старшинство

непредсказуемого неба,

и ты отбросил всякий счет

и жаждал слова, словно хлеба,

всей жизнью задом наперед…

* *

*

Торопит музыка. И если не точны

слова при первом появленье,

зато с мелодией надежно скреплены;

опять и вновь придут в волненье;

другие явятся и, за волной волна,

грозней и яростней накатят.

И станет тонущий меж них искать рожна,

пока отыщет или спятит.

На грань безумия поднимет новый вал,

за грань безумия забросит.

Слова из музыки… А кто продиктовал?..

И кто, страшась, покоя просит?..

Но гармонический рисунок на волне

отвел вопросы, скомкал страхи…

Что ж буря?.. Где она?.. Привиделась во сне?..

Сидит босой, в ночной рубахе...

* *

*

Зачем беспризорной собаке

ты подал, а нищему — нет?

Душа ль пребывает во мраке,

иль ум не пробьется на свет?

И жалобна речь бедолаги,

но кто-то нажал тормоза.

Зато у бездомной дворняги

такие родные глаза…

Что делать с собой, беспородным

и неуправляемым псом?

Хотел быть свободным, свободным?

Не думать о самом простом?

Иль, ордену нищих не веря,

сосущему бедный народ,

и ты наподобие зверя

почуял такого, что врет?

По логике есть и причина:

собака не может сказать…

Иль эта голодная псина

умеет любить и страдать?..

Иль наша прапамять сквозная

ни в чем не сдается уму?..

Не знаю, не знаю, не знаю.

Уже никогда не пойму…

Мраморнов Олег Борисович — литературовед. Родился в 1952 году. Окончил филологический факультет Московского университета. Автор книг “Продолжение литературы” (2002), “Река и степь” (2004) и ряда статей о творчестве И. А. Бунина.

1

Весна восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе по местным источникам

Напрасно Платон нападал на поэтов — правдивее их никто не передаcт состояние и событие. Стиснутое в столбец стиха, подчиненное ритму рифмованной речи, поэтическое высказывание продлевает звук времени.

Не у поэтов из привычного набора, а у известных немногим донских авторов нашел написанные одним и тем же размером строки.

Мы отдали все, что имели,

Тебе, восемнадцатый год,

Твоей азиатской метели

Степной — за Россию — поход.

(Николай Туроверов) 1

Как будто вчера это было —

И спешка, и сборы в поход…

Мы отдали все, что нам мило,

Тебе, восемнадцатый год.

(Николай Келин) 2

Можно подумать, что автор второго четверостишия сочинил стихи под влиянием первого, более признанного поэта. Но скорее похожесть вызвана тем, что восемнадцатый год крепко отложился в их сознании, навсегда врезался в память; они отдали ему самое дорогое, что имели, — юность.

В том году они были молоды: одному не было двадцати, другому чуть больше. Не знаю точно, были ли знакомы, но о существовании друг друга могли знать: вместе воевали в Крыму, да и не так много было в эмиграции людей, толково писавших на донские темы.

Николай Туроверов (1899 — 1972) — поэт отчетливого, ясного звучания. Если говорить о литературной генеалогии, то она — бунинская: с узнаваемыми приметами степи, с целомудренной сдержанностью голоса, а дальнейшие влияния — гумилевские: воин в дальних и опасных походах, бивуаки под африканским небом.

Георгий Адамович говорил, что Туроверов стихами “выражает” себя, а не “придумывает слова для выдуманных мыслей и чувств”, что его “стихи ясны и просты хорошей, неподдельной прямотой, лишенной нарочитого упрощения”.

Туроверов — природный казак из старого нижнедонского рода, всадник, знавший кровавые сечи и рубки, вкусивший хмель бранной славы, горечь поражения и изгнания. Он не только “баталист”, но колорист, изобразитель донской природы, степи, автор историко-культурных стихотворений. Стоит в непосредственной близости с другим белым витязем — поэтом Иваном Савиным (1899 — 1927), таким же молодым добровольцем, только не казаком по рождению, воевавшим в Крыму, пережившим ужасы плена и чрезвычайки, гибель единокровных братьев, рано умершим. В своих лучших “добровольческих” стихах Туроверов звучит едва ли не столь же пронзительно, как и Савин. Почетное сходство и соседство: Иван Бунин отмечал выдающиеся достоинства исповедальной лирики Савина, давшего в русской поэзии двадцатых годов тему национальной катастрофы через трагический личный опыт революции и Гражданской войны.

Туроверов первым начал повествовать в стихах о поколении молодых офицеров, гимназистов, кадетов, реалистов, семинаристов, пошедших за казачьими вождями революционной эпохи: Калединым, Митрофаном Богаевским, Волошиновым, Назаровым, Чернецовым; в дальнейшем он неоднократно возвращался к исходным мотивам.

Забыть ли, как на снбегу сбитом

В последний раз рубил казак,

Как под размашистым копытом

Звенел промерзлый солончак,

И как минутная победа