Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2008)

— “Останкино”, — сладковато произнес мужской голос, — новый лидер мясной индустрии.

Юрьев крутанул валик настройки. Наткнулся на песню, которую когда-то постоянно ставили на дискотеках. Имени исполнительницы он не знал, но из тех времен, когда в моде был “Модерн токинг”. Очень красивая музыка, ласковый и грустноватый голос... В актовом зале их школы танцуют парни и девушки. Тесно, душно, голова кружится. Светомузыка, зеркальный шар под потолком осыпает людей яркими блестками... Юрьев стоял у холодильника с одеждой в руках, слушал, смотрел в мутно-темное окно.

Он редко ходил на дискотеки, не любил танцевать, предпочитал другую музыку. А потом, много позже, стал жалеть — ведь этого не вернуть. И с каждым годом чувство, что необходимое, самое сладкое упустил, все усиливалось, становилось острее...

В горле запершило, глаза пощипывало; Юрьев дернулся, заглушил звук.

Что это он сегодня так разлиричился? День рождения был на самом деле три дня назад. В среду перещелкнули эти часы, но тогда было некогда задумываться, осознавать, анализировать — рабочий день. За ним еще один, еще... Вчерашний вечер — вечер пятницы — тоже не располагал к мыслям: сил хватило лишь на то, чтобы посидеть перед телевизором, а потом перебраться на кровать.

Давно уже Юрьев отметил в себе как бы отключение чего-то главного, делающего его человеком, но мешающего будничной жизни, мешающего хорошо работать. Оно включалось в выходные и иногда дарило радость, окатывало сознанием счастья, а иногда мучило, изводило, разъедало тоской.

И в среду, с выключенным главным, Юрьев спокойно воспринял то, что ему уже сорок, с приветливо-заученной улыбкой выслушал поздравления жены, дочек, коллег, принял подарки, отвечал на звонки родных и приятелей. А вот сегодня оно включилось и — накрыло.

Юрьев сидел на табуретке, слушал дальний заоконный гул; он готов был в любую секунду вскочить, засуетиться, нырнуть в дела, хлопоты, начать решать проблемы. Но их не было. Пока не было. И давили гулкая тишина, зудящее бездействие, а внутри все сильнее жгло, глубже кололо.

Эту квартиру, с двумя большими комнатами, они получили лет шесть назад. До того жили в районе метро “Автозаводская”, но их хрущевку решено было сносить, переселили сюда — в Братеево. Хоть и не какое-нибудь Южное Бутово или Митино, но все равно неудобно. Метро далеко, все дворы вокруг забиты машинами так, что даже ходить тесно, в супермаркете вечно очереди. В автобусы в часы пик не попасть. А главное неудобство, больше психологическое, чем физическое, — пейзаж. Особенно жутко вечерами, когда стемнеет. Сотни домов разной ширины и высоты вокруг, тысячи окон высвечивают, следят...

И везде люди, люди, люди. Все почти одного возраста — лет тридцати-сорока, все нездешние, чужие друг другу, без родины, без прошлого и, кажется, без будущего. И он, Юрьев, такой же; и невозможно представить себя здесь стариком. Здесь, в этих домах, в этих уставленных машинами дворах, на этих тротуарах, где по утрам и вечерам катятся лавины крепких людей, старики не предусмотрены. Их почти и нет. Точнее — почти не видно. Но будут. Вот эти выбьются из сил, состарятся, и появятся тысячи немощных.

Юрьеву представилось, что он уже старый, больше не надо идти на работу, что нет сил даже погулять рядом с подъездом; что в одной комнате-— тоже старая и больная жена, а в другой — взрослые незамужние дочери. Он поежился, тряхнул головой. Кожа снова стала холодной и липкой.

Вскочил, быстро оделся, помахал руками, подбросил вверх поочередно правую и левую ноги. С силой выдохнул. Включил чайник. Огляделся: что бы сделать, чем бы себя занять?

Захотелось послушать старую музыку, ту, на которой вырос. Эта музыка, казалось, была способна вернуть обычную бодрость.

Юрьев с детства собирал фонотеку. Сначала это были пластинки. Каждое воскресенье он ехал в магазин “Мелодия” на Калининском и исследовал заставленные яркими конвертами стеллажи. Особенно любил комиссионный отдел. Денег у него бывало немного — родители всегда, сколько себя помнил, считали каждую копейку, — но иногда удавалось что-нибудь купить. Нет, не “что-нибудь”, а то, о чем долго мечтал, часами не выпускал из рук в огромной зале магазина. “Битлз”, “Роллинг стоунз”, Боб Дилан, “Машина времени”...

В пятнадцать лет Юрьеву купили катушечный магнитофон “Орбита”, и он стал собирать записи на катушках. Найдя у кого-то из приятелей нужную пленку, Юрьев тащил огромную “Орбиту” к ним домой; магнитофоны соединялись проводами, пленка переписывалась. Это был восемьдесят третий или восемьдесят четвертый год, начало советского рока, первые альбомы “Аквариума”, “Воскресенья”, “Зоопарка”, “Кино”... Иногда удавалось достать фотографию исполнителей, и Юрьев с удовольствием оформлял коробку из-под катушки — приклеивал фотографию, писал фломастером название ансамбля, названия песен...

Потом, году в восемьдесят седьмом, уже скопив со своих стипендий, купил кассетный магнитофон “Легенда”, а чуть позже — импортный двухкассетник “Сони”. Предел мечтаний, нечто космическое. На нем очень легко было делать копии, составлять сборники, находить нужную песню.

В первое время Юрьев не мог оторваться от своего “Сони”, потратил еще кучу денег на кассеты.

Но “Сони” удивлял недолго — появились си-ди, за ними компьютер, ди-ви-ди, mp3...

Пластинки, катушки, кассеты в ломких футлярах давно уже перекочевали в посылочные ящики — их сменили маленькие удобные диски. Переезжая на эту квартиру, Юрьев подумывал вынести ящики к мусорным контейнерам — может, кому-то понадобится, или пусть забросят в мусоровоз, уничтожат, — но не решился. Перевез, засунул на антресоль... О старом напоминала лишь магнитола “Philips”, которую использовали как радио.

И вот сегодня необходимо достать ящики, разложить на ковре содержимое. Дочкам рассказать, как собиралась его коллекция. Послушать что-нибудь. Звук-то совсем другой, чем у нынешних дисков. Это уютное шипение винила, шелест и поскрипывание катушки, мягкий фон кассеты...

Юрьев взял табуретку, включил свет в прихожей. Посмотрел на дверцу антресоли, стараясь вспомнить, где там нужные ящики. Знал — сначала коробка с инструментами (отвертки, плоскогубцы, дрель, газовый ключ), за ней елочные игрушки, бутылки с лаком и растворителем, большой плюшевый мишка, из которого сыплется поролоновая крошка... И вот начнет он сейчас это все ворошить, вытягивать, греметь-скрежетать, заставит хламом всю прихожую... А в одиннадцать у него очередь в шиномонтаж.

И следом вспомнилось, что еще много чего не сделал: зубы не почистил, не сходил в туалет, не принял душ, кофе не выпил. И сразу ощутил на зубах шершавый налет, внизу живота стало тянуть, голову заволокла дурящая тяжесть. Да, умыться, побриться и — кофе, кофе.