Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2005)

Специальная “помощь” старым записям оказывалась и ранее, когда продумывались сценарии радиовыступлений: вместе с журналистом и редактором Юрием Гальпериным Лев Шилов устраивал в рамках знаменитых когда-то “Литературных вечеров на Качалова” что-то вроде “парного конферанса”. По очереди они рассказывали об истории записей на валиках, о поисках работающего фонографа, об общественных событиях того июньского дня 1920 года, когда в гостиной Дома искусств записывали Блока. О впечатлениях публики от его внешне бесстрастного чтения, наконец. И этими рассказами подводили к прослушиванию не легкого (для первого восприятия) звука. Что же до “помощи” при выпуске пластинок с голосом Блока, то еще в 1967 году вместе с редактором “Кругозора” Т. Винокуровой Л. Шилов стал добавлять в гибкую премьерную пластинку блоковского чтения — воспоминания современников поэта: Павла Антокольского и Бориса Пастернака.

“…Работая со старыми звукозаписями, я все больше убеждался в том, как важна в структуре передач, где они используются, роль посредника. Самая плохая по качеству звучания фонограмма может быть с напряженным вниманием прослушана, если человек, находящийся в кадре или у микрофона, достаточно авторитетно и заинтересованно объяснит, в чем ценность этой фонограммы, и вместе с аудиторией будет ее слушать”.

Интенсивность и одновременно несуетность шиловского посредничества здесь поражает. Очевидно, это был уже отработанный для него сюжет: то же и в виниловом диске, и в сохранившихся радионовеллах. Слушателя последовательно включают в тему, деликатно-вкрадчивым голосом увлекательного рассказчика Шилов проводит его через разные сюжеты: через несостоявшиеся истории более ранних записей Блока; через тот июньский день, когда запись все же состоялась; через поздние неудачные попытки реанимации звука — к этой заветной секунде, после которой зазвучит сам Блок. Лев Алексеевич еще томит слушателя ненужными, казалось бы, репликами о том, что с момента начала работ по восстановлению записи голос поэта постепенно звучал “все лучше и лучше”, затем читает сам первую (вернее, пятую по счету, сохранившуюся) строфу:

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль.

В степном дыму блеснет святое знамя

И ханской сабли сталь…

И только после шиловского чтения эту же строфу читает Блок! Но мы-то уже подготовлены, нам легче: не надо вслушиваться и тащить строки из памяти, нам их только что напомнили.

Тут я хочу оговориться, что среди разнообразных тем, которыми занимался Шилов, публичное чтение стихов было его “фирменным блюдом”. Не педалируя и не актерствуя, четко выговаривая каждое слово, держа ритм, “проговариваясь” отношением к произносимому, Лев Шилов как никто читал чужие стихи. Александра Блока, как мне кажется, он читал лучше любого чтеца. В деле чтения стихов вслух с ним могли бы стоять рядом только отец и дочь Чуковские. Или Валентин Непомнящий.

…Блок дочитывает последнюю строфу из первой части “Поля”… только-только затихает шум валика, шум июньского дня 1920 года, — как шиловский голос плавно вплывает с вопросами и сообщением.

“…Передает ли столь несовершенная запись хоть в какой-то степени манеру чтения Блока? Насколько верно выбрана реставраторами из общего звукового хаоса основная тембральная окраска его голоса? Различные варианты переписи мы давали слушать современникам поэта, и наиболее авторитетным судьей здесь был Корней Иванович Чуковский, в присутствии которого когда-то и записывались эти стихи…”

Но вот Шилов читает третью строфу стихотворения “В ресторане” (первые две погибли).

Александр Блок “повторяет” за ним:

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко

Взор надменный и отдал поклон.

Обратясь к кавалеру, намеренно резко

Ты сказала: “И этот влюблен”.

И мгновенно — встык — Шилов монтирует сюда пятисекундно-исчерпывающее свидетельство Чуковского4, а затем, оговорив два разночтения в следующей (и той, что после нее) строфе, снова возвращается к фонозаписи. Драматургия и ритм этого монтажного действа безукоризненны, мое неуклюжее описание — только очертания каркаса своеобразного “мини-спектакля”, в чем Лев Алексеевич был опробованно силен.

Кроме пятисекундного комментария Корней Чуковский появляется в этом диске дважды. С фрагментом размышлений, названных здесь “Душа поэта” (изящная “контрабанда” из запрещенной тогда книги “Александр Блок как человек и поэт”, 1921), и с воспоминанием из “Современников”, написанных им уже в поздние годы. Помните эту историю — как на “башне” у Вячеслава Иванова, после неотступных просьб, Блок еще раз прочитал “Незнакомку”? Как только затих его глуховатый голос, из Таврического сада Блоку ответило соловьиное пение.

Разумеется, запись Чуковского была сделана в те самые дни, когда сотрудники Гослитмузея привозили к нему пробные варианты переписи голоса Блока.

Звуковой мемуар Ахматовой о совместном выступлении с Блоком (“Анна Андреевна, мы не тенора!”) был записан для ленинградской телепередачи, копию которой Шилов и его коллеги сделали в свое время для коллекции Гослитмузея. Лев Алексеевич рассказывал на одной из конференций “Эхолота”, что когда — позже — какие-то питерцы обратились к нему за записью и он сказал им, что в Ленинграде хранится “их” оригинал, — оказалось, что запись уже утеряна…

Журналист Николай Иванович Нейч записал для вечности и для этой композиции свидетельство артистки Театра Комиссаржевской Валентины Петровны Веригиной “репортаж из шестого года” — в 1966 году. Она рассказывает о постановке пьесы “Балаганчик” и специально написанной для этой пьесы Михаилом Кузминым музыке.

Между прочим, музыку исполняет здесь дочь другой артистки того же театра — Натальи Волоховой. Очевидно, именно в доме у Волоховой, где Шилов бывал в гостях, он и записал эту мелодию на свой магнитофон. Впоследствии получилась пластичная новелла.

А саму Наталью Николаевну Лев Алексеевич не записал; рассказывал позднее, что в то время еще не понимал, как это — “записывать свидетельство” и превращать дружеское общение в “работу”, откладывал, не решался (“надо ли?”) и прочее.

В голосах престарелых женщин, когда-то очарованных Блоком и живущих памятью о нем, есть своя неизъяснимая магия. Так кажется мне сегодня. Лев Шилов, по-моему, боялся слушательского неинтереса к таким свидетельствам и свою встречу с героиней цикла “Кармен” Любовью Александровной Андреевой-Дельмас обставлял в радиопрограммах и вечерах подробным рассказом о том, как она читала ему с листа фрагменты неопубликованных писем поэта, как отказалась слушать варианты записей его голоса (“Зачем мне это слушать, я не то что голос, я его дыхание помню…”). Сегодня нет на свете ни этих женщин, ни самого Шилова, — и голоса, по-моему, уже не вызывают вопросов типа: “Неужели эта женщина волновала Блока?” Уже понятно, что не эта. Все уже давно в другом измерении.