Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006)

Между тем есть у Мамина-Сибиряка одна мелочь, недостойная упоминания в энциклопедии, сущая безделица, писатель, надо полагать, не придавал ей значения, всего-то странички три, но именно она пережила его прах и тлен и обеспечила ему место в большой, неподвластной времени литературе, в русской точно, а может статься, что и в мировой.

Я говорю о “Серой Шейке”.

Мамин-Сибиряк писал неплохие сказки, “Серая Шейка” — одна из них, одна из многих, никак не выделена; создается впечатление, что сам не понимал, что написал, точно не понимал, вышло случайно, шел в комнату — попал в другую, писал сказку о животных — написал притчу о смерти, об ожидании смерти, об экзистенциальном одиночестве, об абсолютной оставленности, об отчаянии. Вовсе не для детей.

Притчи в чистом виде, конечно, нет: текст перегружен отвлекающими подробностями, избыточными персонажами, слишком много быта и нравов, квазиреалистической басенной фактуры, конец не вполне внятен. “Серая Шейка” — она ведь как переснимательная картинка моего детства: слегка смочить и потереть пальцем, катышками сойдет пленка — и воссияет. Не знаю, есть ли сейчас такие. Правда, с катышками сойдет то, что было дорого и важно автору, что он писал с мастерством и видимым удовольствием. Он же сказку писал — не притчу. В рамках его замысла нет ничего отвлекающего, избыточного, ничего слишком много . Все вроде как надо, все адекватно. Однако сюжет обладает мощным потенциалом, перерастает определенные ему повествовательные рамки, сбрасывает слишком тесные одежды, вылетает из кокона сказки о животных, как бабочка. Я бы очень удивился, если бы Мамин-Сибиряк согласился со мной. Но как автор он уже сказал все, что мог и хотел, — как читатели мы равны, у него нет преимущества.

Мама-утка вынуждена сделать чудовищный выбор — выбор между детьми, страдает, разрывается. Тема ХХ века, тема Освенцима. С разбитым сердцем улетает осенью с семьей, со стаей — в дальние теплые страны. Оставляет несчастную дочь-калеку со сломанным крылом, дает практические советы, следование которым разве что чуть отсрочит неминуемую гибель, лелеет безумную надежду: говорят ведь, и зимой выживали, утиное предание такие случаи знает.

Дальше начинается одиночество и ужас Серой Шейки. Мороз крепчает, полынья становится все меньше, каждый день к полынье подходит лиса и неторопливо беседует: вылезай, все равно моей будешь. Лиса — смерть Серой Шейки. Куда от смерти деться! Вот, ужо, не сегодня завтра замерзнет полынья... Непременно замерзнет: смотри, какие морозы. Умирание растянуто во времени. Лиса, само собой, не прочь съесть Серую Шейку мометально, но в этом пролонгированном предвкушении у нее свой кайф, входит во вкус, процесс сам по себе хорош, ежедневный ритуал встречи и разговора (монолога, конечно), наслаждение от нарастающего смятения и ужаса жертвы. Ну как себя чувствуешь? Что, сердчишко-то небось бьется? Ох, бьется! Ничего, ничего, все будет хорошо, выходи, милая.

Когда-то в далеком, уже неправдоподобном, весеннем детстве эта самая лиса пыталась утащить Серую Шейку — отважная мама отбила. Но крыло осталось поврежденным. Папа-селезень: зря отбила, для чего? чтобы бедняжка страдала всю свою утиную жизнь? И ведь потом все равно окажется в лисьих зубах. Или замерзнет. Или погибнет от голода. Лучше кошмарный конец, чем кошмар без конца.

Сломанное крыло — черная метка смерти: жди, скоро опять приду. Серая Шейка, уже с младенчества не такая, как все, все более внутренне отчуждается от шумного птичьего сообщества, одиночество рождается задолго до отлета птиц, они еще рядом, но она не одна из них — ведь она знает, что в небо ей не подняться. Ей еще предстоит в полной мере понять, что это для нее означает.

Рожденный ползать летать не может. Ничего страшного: ему бы научиться хорошо ползать. Страшно, когда летать не может рожденный летать. Серая Шейка как бы и не вполне утка: она никогда не была в небе, у нее нет нормального утиного опыта.

Потом она остается совершенно одна.

Потом приходит зима.

Потом приходит лиса.

Во многих отношениях “Серая Шейка” близка к “Смерти Ивана Ильича”. Но есть кардинальное отличие. Обыкновенный человек Иван Ильич жил “неправильно”; болезнь, заботливо ведущая его к смерти, дает ему возможность нового взгляда на жизнь. Умирая, Иван Ильич видит свет — жизнь он прожил во тьме. Его смерть осмысленна.

Не так с Серой Шейкой. Простодушный вопрос-протест-вопль Ивана Ильича и многих, многих других Иванов Ильичей: за что?! ведь я такой хороший! Но не задающая таких вопросов Серая Шейка действительно “хорошая”. Она напрочь лишена “грехов”, всего того, что могло бы рационализировать и оправдать ее предсмертный опыт. За что ее одиночество, ее ужас? Каков смысл ее страдания? Как это лишена грехов! Да что это вы такое несете! Нет человека, который жил бы и не согрешил! Но ведь Серая Шейка не человек — утке можно. У Мамина-Сибиряка экзистенциальный эксперимент поставлен в дистиллированно чистом виде.

Уменьшающаяся день ото дня полынья — иссякающая жизнь Серой Шейки.

Душа смотрит на приближающуюся смерть. Слышит ее голос. Трепещет.

И тут, как бог из машины, выскакивает лесник с ружьецом. В засаде вместе с Маминым-Сибиряком сидел: ждал, когда несчастная уточка настрадается вдосталь. Я сказал: “как бог”, но типологически он и есть бог: убивает лису — смерть Серой Шейки, — забирает несчастную в рай, где каждая слезинка ее будет отерта.

На самом деле (в тексте) лесник лису не убивает: промахивается. Странная завитушка сюжета. Вовсе непонятно — зачем. Хотя как смотреть: хотел принести мертвую лису старухе — принес живую уточку внучатам. Хороший ход. Но в памяти остается: убил лису. Все знают: убил лису, спас Серую Шейку. Как же иначе: сюжет требует настоятельно. Прихоть автора. Хозяин — барин. Оставил лесникову старуху без воротника. Нравилась ему, что ли, эта рыжая? И то: хороша! ох, хороша! на сверкающем (мороз и солнце) снегу! Леснику что — лесник не понимает, эстетическое ему чуждо. Вишь, прямо в глаз старый целится, шкуру попортить не хочет. Толкну-ка я его тихонько в плечо. Вот так. Пусть еще побегает. Не вышло с Серой Шейкой — ничего, эта голодной не останется.

А может, сохранил для следующего раунда. Лиса заявляется в гости к леснику и все-таки утаскивает наконец Серую Шейку, успевшую позабыть прежние ужасы, раздобревшую на райских пажитях, очень, очень похорошевшую, такую, знаете ли, славную, аппетитную, совсем не похожую на комок ужаса с перьями, там, зимой, в полынье, впрочем, и в этом был бы свой тонкий шарм, если кто понимает, — достойное завершение их затянувшегося романа.