Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006)

Во-первых, издательство. Из всех издательских монстров “Олма” всегда казалась мне самым… ну, бесперспективным, что ли. В “Эксмо” хорошие книги появляются довольно часто, в АСТ хоть и реже, но тоже проскакивают. И только “олмовская” продукция промелькивает мимо, не радуя глаз, не грея сердце.

Во-вторых, оформление. Как только я “Москву повседневную” увидел, так сразу проснулось во мне застарелое недоверие к роскошно изданным книгам и прочим альбомам. В самом деле, книжки существуют не для того, чтобы на них любоваться, их вообще-то читать нужно. А шикарная обложка и мелованная бумага, как правило, означают, что внутрь лучше вовсе не заглядывать.

Ну и наконец — авторы. Конечно, В. Руга — доктор исторических наук, А. Кокорев тоже профессиональный историк. Но один много лет журналистом работал, потом в политтехнологи подался, второй вообще риэлтор и телеведущий — чего тут можно ждать? Вдобавок они в той же “Олме” несколько альтернативно-исторических и просто исторических романов выпустили, что, понятно, тоже не способствует.

К стыду своему и радости признаю, что все три страха оказались ложными. И авторы, как выяснилось, профессиональных навыков не утратили, и оформлена книга как нельзя более адекватно содержанию, и за “Олмой” теперь следить придется — а вдруг еще чего-нито интересное издадут, в промежутке между очередными откровениями А. Бушкова?

По структуре “Москва повседневная”, как ни странно, напоминает монографию В. Тарасовой, хотя выдержана, конечно, в совершенно ином стилевом регистре. В. Руга и А. Кокорев тоже предлагают читателю методичное описание различных аспектов жизнедеятельности своего объекта. Вот только объект этот — не относительно стабильная образовательная корпорация с четкими границами, а мегаполис эпохи бурных перемен. Потому и лакун в “Москве повседневной” при желании можно найти немало, да авторы, собственно, и цели себе такой не ставили — заштриховать эту карту целиком. Зато здесь множество ярких деталей, сочных цитат, огромное количество осмысленно подобранных иллюстраций — в основном газетных шаржей, карикатур, фотографий, рекламных объявлений.

Оживляют книгу и не слишком частые, но всегда уместные полемические вкрапления. Как бы между делом В. Руга и А. Кокорев поправляют то современных журналистов, повадившихся называть мэра Москвы (то есть, по сути, генерал-губернатора) “градоначальником” (начальником полиции), то Б. Акунина, слегка промахнувшегося при описании извозчичьей спецодежды. Конечно, не обошлось без мелких неточностей и в самой “Москве повседневной”: так, Н. Рябушинский оказался издателем журнала “Весы” (на самом деле — “Золотое руно”), а К. Локс — другом К. Бальмонта. Но все это совершенно не портит впечатления от устроенного авторами веселого пестрого бала-маскарада, где перед читателем в едином вихре мчатся завсегдатаи ресторанов, модницы, вагоновожатые, дачники, театралы, полицейские, извозчики.

Вячеслав Курицын. Курицын-Weekly. М., “Emergency Exit”, 2005, 736 стр.

Пару лет назад один питерский коллега, про которого я что-то не то написал в “Русском Журнале”, ярился по имейлу — вы, мальчик мой, возникли около литературы так поздно, что для вас даже Слава Курицын классик. Хи-хи, мол. Пришлось в ответном письме признаться — да, каюсь, классик, и не только для меня, но и для вас, хотите вы того или нет.

И ведь вот какое странное дело: вкус у Курицына отсутствует напрочь, о концепциях всерьез говорить не приходится, культуртрегерский (чтоб не сказать — мессианский) пафос его сегодня невыносимо смешон, слэмы, сетература и прочие игрушки, с которыми он носился, обернулись полным пшиком — а поди ж ты, лучший критик 90-х. Романы пишет ужасные, издает в своей серии полный отстой — и тем не менее. Почему, как, за что?

Можно было бы ответить: потому что совершил переворот, создал принципиально новый тип критического письма, который теперь эксплуатируют все, кому не лень, задал, так сказать, поведенческий образец, показав, как вести себя критику в Сети, “конвертировал отвязную интонацию гестбуков в литературную критику”, как сам он писал про своего эпигона Льва Пирогова — отчего-то с осуждением. И все это будет правдой. Только дело все-таки, наверное, в другом — Курицын в своих “виклях” с исключительной художественной силой запечатлел образ полой горизонтальной культуры, культуры без сверхзадач и иерархий, где врио поэзии — “Пых-пых, / Готов стих”, а врио прозы — какой-нибудь Спайкер. Такая антиутопия получилась — антиутопичнее не придумаешь. Тоска, по правде говоря, берет по прочтении — хоть волком вой. И это послевкусие с неопровержимостью свидетельствует о том, что мы имеем дело с настоящей литературой.

Альфред Кох, Игорь Свинаренко. Ящик водки. Том 4. М., 2005, 328 стр.

Признаюсь, к этому четырехтомнику у меня отношение совершенно особое, интимное, если угодно. Последний раз такое ощущение возникало по прочтении “Орфографии” Дмитрия Быкова — вот, мол, как хорошо, что я прозу не пишу, за меня и так все сказано, только гораздо лучше. Так и тут — прочитал и понял: нечего пытаться о политике рассуждать, все, что нужно, уже написано. И ведь казалось бы: пока Кох был вице-премьером, а Свинаренко преуспевающим журналистом ведущей газеты, я сидел в одном из самых депрессивных регионов страны и пытался свести концы с концами на преподавательскую зарплату. А вот поди ж ты: союз нерушимый, август 1991-го, приватизация, Чечня, демократы, либералы, коммунисты, Руцкой, Хасбулатов, Ельцин, Путин — все это как будто моей парой глаз увидено, моей кожей прочувствовано.

Замаскировавшись застольным трепом, соавторы “Ящика водки” наболтали учебник новейшей истории России. От всех прочих он отличается тем, что написан с позиций многажды оплеванного и дискредитированного здравого смысла. Кох и Свинаренко различают черное и белое, знают, что такое хорошо и что такое плохо, понимают разницу между совком и свободой. Короче говоря, не спорят о тех вещах, с которыми все и так ясно, — редкое, надо сказать, качество, особенно в последнее время. Они — певцы нормы. Не случайно еще в самом первом томе их эпопеи постоянно мелькало имя персонажа, который в русской литературе XX века как раз и выступает олицетворением понятия нормы, в том числе и бытовой, — профессора Преображенского.

Именно здравый смысл позволил Коху словно бы между прочим сформулировать ту самую национальную идею, за которой все вот уже лет десять как гоняются, а поймать не могут. Оказалось, что она очень проста и заключается в одном-единственном слове — “демобилизация” (именно так называлось помещенное все в том же первом томе эссе Коха с дивным рефреном “Вы никому ничего не должны”). Вот только нация идею не оценила и расходиться по домам не пожелала — предпочла по-прежнему топтаться на призывном пункте, выдумывать себе все новых и новых врагов и шарить глазами по сторонам в поисках дота, на который можно упасть. А авторы, не желая разделять с ней это времяпрепровождение, отошли в сторонку и тихо построили светлое будущее для себя и своих детей. За что нация их, естественно, возненавидела: как же так, все в оловянных солдатиков играют, а эти делом заняты, обидно же.