Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)

В общем, такая матрешка или китайская игрушка со вложенными друг в друга шариками слоновой кости — модель бесконечности (точнее — ее иллюзия).

Отдельным списком можно было бы перечислить изобразительные приемы, разнообразящие повествование: рисованные картинки с надписями, фотографии, кадры хроники, цитаты из знаменитых фильмов, фрагменты графических листов и живописных полотен, то разлетающиеся, то собирающиеся, как пазл; полиэкран, буквы, бегущие сверху вниз и поднимающиеся снизу вверх, буквы белые, буквы цветные, буквы печатные и писанные от руки, цифры римские и арабские, то пришпиленные к объекту, то летающие по экрану, как мухи… Тоже своего рода энциклопедия современных мультимедийных примочек.

Короче, каналов информации и принципов организации текста так много, что зритель может не заморачиваясь, спокойно отсеивать лишнее, избрав тот путь восприятия, который для него органичен. Можно любоваться всем этим как произведением современного изобразительного искусства. Можно с упоением разгадывать культурные ребусы. Можно читать, можно считать, можно высматривать на экране звезд (их тут довольно много), а можно просто смотреть как кино с сюжетом. (Гринуэй тут возмутился бы до глубины души; нарративный кинематограф, по его мнению, давно мертв. Но привычки зрителя живы: что еще делать, когда сидишь в темноте, в кинозале? И вообще, если можно все, то почему нельзя это?)

В смысле сюжета наиболее увлекательной выглядит первая часть. Здесь Тульс Люпер — бойкий сорванец, а потом ангелоподобный юноша — сначала играет со сверстниками в Первую мировую войну посреди условной декорации, изображающей английский шахтерский поселок, а потом отправляется в Моабскую пустыню на поиски пропавших городов мормонов. Первый чемодан Люпера с кусками угля, символизирующими вершины, на которые ему предстоит взойти, — самая романтическая и многообещающая его коллекция. Охваченный высокой страстью к собирательству и вуайеризму, с равным воодушевлением рассматривающий горы, реки, людские толпы, вертикально торчащие телеграфные столбы и барышню в ванне (Каролин Даверна), — Люпер из-за этого самого подглядывания за барышней попадает в плен к подыхающим от скуки немецким мормонам, ханжам и фашистам. Они сначала мучают его, выставив обнаженного, с намазанным медом членом на растерзание насекомым, потом пытаются наставить на путь истинный, потом (в лице все той же барышни) используют его “медовый” член по назначению, а в конце отпускают — в благодарность, видимо, за то, что Люпер развеял их смертельную скуку, а может, в надежде, что он еще не раз проделает это в будущем. В общем, сквозь Моабскую пустыню, населенную сонными людоедами, Люпер проходит, как св. Себастьян, как белокурый ангел в ботфортах, как реинкарнация мистера Смита, некогда приведшего мормонов в новую Палестину, как открыватель урана, то есть носитель таинственной эстетической и эротической радиации, пронизывающей толщу тупой жестокости и маразма.

Дальше история повторяется, но уже в декорациях Антверпенского вокзала, где кучка местных обывателей сосредоточенно разыгрывает пьесу то ли Беккета, то ли Кафки. Игра происходит в действительной жизни, обыватели изображают фашистов. Начальник вокзала — местный фюрер, доктор-дантист — его подручный, массовка из недорослей в униформе сосредоточенно марширует под песню “Рейнеке-лис”, а туча машинисток перепечатывает и расшифровывает конфискованные сочинения Люпера с целью найти компромат. Сам Люпер заперт в вокзальном сортире (помещение вполне обширное и комфортное) и, лежа в ванне, невозмутимо принимает визиты самодеятельных фашистских следователей. На помощь им в какой-то момент прибывает компания давешних американских мормонов. Героиня Каролин Даверна все так же соблазнительно крутит попкой, ее тупой жених, ныне муж Перси, — все такой же закомплексованный импотент, по-прежнему склонный унижать ближнего, снимая с него штаны (тут он проделывает это с обывателями прямо на улице в поисках евреев, скрывающихся от власти). Папаша барышни все так же колеблется между фашистскими идеалами и тайной симпатией к Люперу. И хотя повальная готовность людей превратиться в скотов для мизантропа автора несомненна, тут все же есть еще какой-то зазор между лицом и маской, между закомплексованной человечностью и свиным рылом, есть юмор (начальник вокзала, к примеру, под конец предлагает отправить всех доставшего Перси “в русский роман с поездами и супружеской изменой”), есть на экране куча прелестных вещиц, завораживающе снятая плоть, всепроникающий эротизм и, главное, призрак свободы, непредсказуемость, возможность выбора… Иначе говоря, во всем этом еще чувствуется какая-то жизнь, за которой интересно следить.

Во второй части, “Из Во к морю”, Тульс Люпер уже как муха в янтарь, то есть намертво, влипает в готовые художественные миры, где от него ничего не зависит. Сначала это старинный французский замок, занятый немцами. Там героя то рядят Людовиком XIV, то напяливают на него железную маску, то снимают ее, а какая-то прекрасная барышня, стоя за спинкой кровати, трагическим голосом снова и снова декламирует начало печальной повести: “Жила-была девушка. И она полюбила…” Одним словом, роман, раздерганный, с перемешанными страницами, обильно проиллюстрированный эротическими гравюрами XVII века.

Дальше Люпера выкрадывают и запирают в парижском кинотеатре, где ему приходится мести полы, отрывать билеты и бесконечно смотреть кино. Наигравшись цитатами из знаменитых картин (“Страсти Жанны д’Арк”, “Волшебник из страны Оз” и многое прочее), Гринуэй перемещает Люпера в провинцию. Там он попадает в мир живописи — в дом m-me Монтесье, словно сошедшей с известного полотна Энгра. Приметив в чертах энгровской модели некую незавершенность и легкий налет садизма, режиссер разворачивает свою искусствоведческую гипотезу в целый большой эпизод, где мадам в кринолинах занимается шитьем в изящном салоне, обставленном мебелью XIX века, втыкает иголки в грудь чернокожей служанке, держит любовника — бездарного композитора, подстриженного под Шумана, повелевает мужем, являющим собой изумительную смесь всех пороков, и заканчивает жизнь, получив пулю в лоб — отверстие, наконец-то придавшее завершенность ее прекрасному облику. Люперу тут приходится ходить в женском платье (по законам военного времени в доме нельзя держать слуг-мужчин), учить детишек английскому и позировать артистическим гостям (в зависимости от присущей им откровенности или законопослушности одни изображают Люпера мужчиной, другие — женщиной, а третьи — гермафродитом). Но все это не имеет никакого значения. Герой окончательно сливается с фоном. Мы даже не знаем, он ли украсил красной дырочкой мраморный лоб мадам или это сделала служанка. А может, муж? Не важно. Люпер просто уезжает из этого дома на велосипеде, чтобы в следующем эпизоде вынырнуть из вод Ла-Манша и повторить судьбу Робинзона Крузо.