Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)

Другое место, чуждый город

Возвращаясь к проблеме перечитывания, хочу привести еще более захватывающий пример “кривочтения” пушкинского текста с последующим возвращением к отеческим пенатам. В 2003 году маленькое тель-авивское издательство “Харголь” опубликовало роман под названием “Другое место, чуждый город”. Книга двадцатидвухлетней Майи Арад почти полгода держалась в списках бестселлеров! А ведь это не просто роман, а роман в стихах, да еще каких! Четырехстопный ямб, строфы из четырнадцати строк со строго выдержанной сложной рифмовкой, последние строки в каждой строфе рифмуются, создавая афористическое заключение.

Сюжет романа разворачивается в армейской части, дислоцированной где-то в центре Израиля. Это особая часть — “хайль хинух” — дословно “воспитательное войско”. Те, кто там служит, организуют всякие лекции, семинары и экскурсии для солдат, а также преподают иврит (не все израильские солдаты хорошо на нем говорят) и т. д. В этом особом армейском подразделении встречаются новый репатриант из Канады Джей и коренная израильтянка Орит. Орит в порядке служебного задания занимается составлением брошюры об израильской идентичности, а Джей получает приказание подключиться к ее работе. Наивная Орит по уши влюбляется в загадочного канадца, но он не отвечает на ее чувство. Демобилизовавшись из армии, Орит лишается последней надежды увидеться с предметом своей любви и впадает в клиническую депрессию… Отчаявшись ее утешить, мать-вдова призывает на помощь тетю, давным-давно уехавшую в Канаду. Пускай Орит съездит за океан, немного развлечется… Проходят годы. Джей, докторант на кафедре еврейской философии в Иерусалимском университете, редактирует нудные кафедральные сборники и пишет скучные статьи. Его жизнь пуста. Репатриация в Израиль не придала ей смысла, как он надеялся когда-то… В его памяти всплывает светлое воспоминание — наивная, искренняя, пылкая и беззаветная любовь юной и неискушенной солдатки. Как мог он пренебречь ею? И вот Джей и Орит неожиданно встречаются в кафе. Она необыкновенно хороша собой и элегантна. Она уже много лет живет в Канаде и сделала карьеру в хай-тек. Так вот почему он не встречал ее так давно! После недолгой беседы Орит вежливо и равнодушно прощается с Джеем. Пораженный встречей, герой плетется домой и в довершение всего по дороге попадает в уличный теракт. Осколки стекла, вой сирен, кровь на тротуаре… Немного придя в себя, Джей звонит родителям в Канаду, чтобы их успокоить: он жив и невредим. “А мы не слушаем радио”, — равнодушно говорят ему. Вот оно, одиночество!

И тогда Джей отыскивает в старой записной книжке телефон Орит. “К сожалению, они уже улетели”, — сообщает ее мать. “Они”! Так она замужем! Все кончено! Жизнь не удалась! А Орит тем временем летит в самолете навстречу восходящему солнцу... Ее девичье унижение отомщено.

Фон этого незамысловатого сюжета богатый и разнообразный: лирические описания прекрасной израильской природы, колоритные бытовые зарисовки. Безмятежный ритм жизни кибуца, в котором выросла простая израильская девушка Орит. Богемная иерусалимская квартира, где жарко спорят молодые еврейские борцы за свободу палестинского народа. Кафе на рынке Кармель, где подают самый вкусный хумус на свете. Университет. Армия. В общем, почти что энциклопедия израильской жизни. Во всяком случае, тель-авивской.

Читатели, наверное, уже догадались, в чем тут фокус. Да, совершенно верно: роман Майи Арад — это израильский “Евгений Онегин”, это перелицовка, стилизация, новый извод старого текста.

То, что сделала Майя Арад, можно считать экстремальным продолжением старой благородной переводческой традиции: переводить с языка на язык не только слова, но всю систему символов и ассоциаций, отыскивая для них функциональные параллели в другой культуре. Так переводил “Евгения Онегина” на иврит гениальный поэт Авраам Шлионский. Например: как сказать на иврите “младые грации Москвы”? Нету такого слова на иврите, и сам этот мифологический персонаж так же далек от израильского читателя, как вся греко-римская мифология. Шлионский переводит: “...прелестные московские лани”. Лань — старинный восточный символ девичьей красоты, читателю хорошо известный. Майя Арад идет еще дальше: ее роман — не перевод, а диалог с пушкинским текстом (в самом что ни на есть бахтинском смысле). Знакомые типы — но в иных сюжетных сочетаниях. Например, вместо дуэли — драка, и не из-за виртуального ущерба чести дамы, а из-за политических разногласий (очень верная деталь). Джей, опытный сердцеед, в отличие от Онегина, ищет себе партнерш не на балах и даже не на дискотеках, а на тель-авивском пляже. Песне девушек соответствует солдатский хор (стилизация под песни эпохи Палмаха). Все это невероятно смешно — смешно именно то, что под точно подмеченными израильскими реалиями все время угадывается их изнанка: пушкинский текст. Ну, казалось бы, что может быть общего между израильской военщиной и русскими аристократами начала девятнадцатого века? Смеешься, смеешься — а потом задумаешься: ведь все на все похоже. Похоже гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Есть, значит, какие-то вечные модели человеческого поведения, которые переходят из текста в текст, из века в век, из культуры в культуру. То есть, вернее, не они переходят, а их переводят.

Именно в таком переводе очень ярко проявляется разница между началом девятнадцатого и началом двадцать первого века. Орит не пишет Джею письмо — она проводит с ним ночь, но ее любовь остается столь же безответной, а отказ мужчины выглядит еще более обидным. Онегин в свое время счел нужным подсластить горечь своего объяснения с Татьяной галантными комплиментами: “Напрасны ваши совершенства: / Их вовсе недостоин я”.

В современном варианте мужчина отказывает девушке в любви уже после секса и без всякой галантности: “То, что было между нами… не важно, ты меня поняла?” В обоих романах герои, повзрослев и изменившись, встречаются вновь — и тогда между ними вновь происходит объяснение, зеркально повторяющее предыдущее. Татьяна объясняет Онегину, что не может его любить, приводя веские причины: она замужем, она нравственная женщина, не способная на пошлый адюльтер. Ее отказ совершается в столь же гуманной и приятной форме, в какой когда-то Онегин объяснял ей, что она — совершенство и он для нее недостаточно хорош. Пушкинские герои великодушно дают собеседнику возможность выйти из неприятного объяснения, сохраняя остатки достоинства. Два столетия спустя в объяснении героев не остается ни великодушия, ни гуманности. Непонятно даже, замужем ли Орит — или Джей неправильно понял? Головокружительное повышение ее социального статуса связано не с замужеством, а с успешной карьерой в области высоких технологий и, очевидно, соответственной зарплатой. Что перед этим жалкие гуманитарные достижения Джея (и, видимо, столь же жалкие и нерегулярные заработки)…