Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)

Эдварда Кузьмина. Светя другим. Полвека на службе книгам. М., “Юность”, 2006, 368 стр. Тираж не указан.

Избранные статьи и рецензии литературного критика, постоянного автора журнала “Новый мир” 60 — 70-х годов, многолетнего редактора издательства “Книга”.

Судьбы поколения 1920 — 1930-х годов в эмиграции . Очерки и воспоминания. Редактор-составитель Л. С. Флам. М., “Русский путь”, 2006, 472 стр., 2000 экз.

О судьбах русских в Европе, в частности в Германии, после Второй мировой войны. Часть воспоминаний написана “детьми первой эмиграции”, другая часть — так называемыми “перемещенными лицами”, теми, кого эмигрантами сделала война.

В. М. Ткачев. Крылья России. Воспоминания о прошлом русской военной авиации 1910 — 1917 гг. СПб., “Новое культурное пространство”, 2007, 640 стр., 500 экз.

Мемуары Вячеслава Матвеевича Ткачева (1885 — 1965), генерал-майора авиации, первого георгиевского кавалера в русской авиации — за боевые вылеты в августе 1914-го, затем воевавшего в Добровольческой армии во время Гражданской войны, эмигранта, арестованного в декабре 1944 года Смершем, отсидевшего в лагерях 10 лет по 58-й статье и закончившего свою трудовую жизнь в артели инвалидов-переплетчиков на Кубани. Отрывки из воспоминаний публиковал в журнале “Кубань” (1962), полностью свои мемуары, законченные им в 1960 году, в советское время опубликовать не смог.

Составитель Сергей Костырко.

“Арион”, “Art of War”, “Воздух”, “Город”, “Дальний Восток”, “День и ночь”,“Критическая масса”, “Народ Книги в мире книг”, “Наше наследие”,“Нескучный сад”, “ОченьUM”, “Рубеж”, “Складчина”, “Фома”

Алексей В. Алексеев. Русская готика. Стихи. — “Город”, Тольятти, 2006, № 12.

“Бессонные теплые ночи / Дарует индейское лето. / Сегодня подох тамагочи, / А это — плохая примета. // Раскинулись грязные пашни, / Их видеть смертельная мука. / Врагами снесенные башни. / И ты — боевая подруга”. Ну и так далее. …Злую бы энергию стихописателя Алексеева да в мирных целях. А может, enfant terrible мирного тольяттинского издания — это у них действительно такая фишка? “Там не лепят горбатого, / Удобряя надел, / И в штанах полдевятого / Далеко не предел. / Чтобы каждой смородине / Умилялся гормон, — / Лишь бы только о Родине / Не гундела гармонь”.

Вот ведь пакость какая, и с такой неприятности приходится начинать.

В конце ушедшего года я встречался с “горожанами” в Переделкине, они, как и омские литераторы (ниже — краткое представление альманаха “Складчина”), приезжали на специальный форум, затеянный главным редактором “Дружбы народов”. Вполне мирные и милые люди оказались. И журнал свой делают весьма добросовестно. Но не без своеобразной “русской готики”, как видите.

Кирилл Анкудинов. Конец музыки. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).

Эссе о Борисе Рыжем, написанное специально для дальневосточного альманаха.

“Когда „дворовый мальчик” открывает для себя всемирную культуру — это выглядит совершенно естественно. Когда же у мальчика в двадцать лет в стихах — „статуя Эвтерпы”, „свидание Гектора с Андромахой” и „лебеди Летнего сада”, а в двадцать два года — „кореша с наколками”, „уркаганы” и „мочилово”, это далеко не естественно. Легко мотивируем путь от „уркаганов” к „Эвтерпе”, но не наоборот — от „Эвтерпы” к „уркаганам”. Положим, будь автору четырнадцать лет (или в крайнем случае семнадцать лет), его эволюцию еще можно было объяснить: „ботаника” наконец-то приняли в компанию и он радуется этому. Двадцать два года — возраст явно поздний для подобных радостей. Остается предположить: либо я имею дело с обычной стилизацией, либо есть еще что-то, чего я не учел, и разгадка — в этом…

…Разгадка — в музыке .

В словаре частотной лексики Бориса Рыжего слово „музыка”, наверное, будет занимать одно из первых мест (наряду со словами „смерть” и „ангелы”). Поэзия Рыжего прямо-таки сочится музыкой: музыка обитает везде — в подземных переходах, в дворовой радиоле, в случайно обретенной шкатулке, в скрипке, в строках Фета, в очертаниях небесных светил. И в надрывных, надсаживающих душу расставаниях на сыром осеннем ветру — тоже музыка. Неизменный атрибут лирического пейзажа стихотворений Рыжего — печальный музыкант <���…>. Музыка ненасытна. Она потребует все новых и новых доз „подлинности”. Рано или поздно наступит час, когда жизнь не сможет дать желаемое чувство экзистенциальной полноты бытия — воспоминаний будет для этого мало. И тогда придется переустраивать собственную жизнь в соответствии с железными велениями музыки <���…>. Умереть от литературщины! .. Каким запредельно литературным сознанием надо было обладать, чтобы перед тем, как свести счеты с собственной жизнью, написать: „Мое хладеющее тело”!.. <���…>

Хотелось бы верить в то, что — хотя бы в филологических средах — сохранится след легенды о профессорском сыне, которого выманила из дома и повела за собой — музыка . Она повелела ему стать в глазах окружающих шпаной, урлаком, уркаганом — и он подчинился ее велению. Она заставила его страдать — и подарила прекрасные стихи, выстроенные на страданиях. Наконец, она подвела его к петле. После того, как жизнь несчастного прекратилась, музыка перестала звучать.

Наступил конец музыки ”.

Помимо эссе Кирилла Анкудинова тут публикуются статьи Евгения Рейна (“<���…> Он несколько раз в разговорах со мной повторял строки Н. А. Некрасова: „Дело прочно, когда под ним струится кровь”. Да, он сделал когда-то выбор, надел ту самую, уже не отлипшую от лица маску <���…>”) и Ильи Фаликова о Борисе Рыжем. И — большая подборка избранных стихотворений поэта (составление И. Князевой).

Анна Арсеньева. Мой муж — Володя Арсеньев. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).

Запись этих устных воспоминаний первой жены знаменитого писателя и краеведа более пятидесяти лет тому назад сделал уникальный человек, писатель, историк, архивист и почитатель Арсеньева Георгий Георгиевич Пермяков, скончавшийся зимой 2005 года. Г. П. сам заслуживает мемуаров (редакция дала о нем замечательную справку), на таких подвижниках, очевидно, и держится история отечественной культуры. Записи отлично обработаны, разбиты на главки и читаются как роман.

“ Дерсу в Хабаровске. В 1906 году ранней зимой Арсеньев привез к нам в Хабаровск Дерсу Узала, правильнее Дэрчу Оджал. Это был сильный, очень грязный гольд с трубкой. Курил что-то свое, страшный дух. Трубку он никогда не выпускал изо рта. Помню, Дерсу купил красной и синей глянцевой бумаги для цветов. Он клеил из них лодочки и сажал туда бумажных человечков, потом сжигал их, это была жертва родственникам. Подарки на тот свет родным. Так он думал. С Дерсу была его старая винтовка и сумка-котомка. Все очень грязно. Я и Дерсу говорили друг другу „ты”. Гольд не хотел сидеть на стуле, только на полу. Жил у нас на кухне, не хотел идти в баню, забыл, что это такое. Точнее, при кухне была комната для прислуги, в ней Дерсу и жил. Воля (сын Арсеньева. — П. К. ) начертил план нашей квартиры, там показано, где жил Дерсу. В той комнате висел чудовищный дух. Володя записал Дерсу на фонограф, а потом дал послушать. Дерсу испугался.