Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)

Дерсу жил у нас всю зиму. Любил водку. Володя уговаривал Дерсу, которого он звал „мой Дерсук”, не пить.

За работу проводником Дерсу должен был получить от Володи большие деньги, но он взял только 45. Остальные не тронул. „Зачем моя тайга деньга”. Если Дерсу выпивал водки, то начинал петь. На своем языке, во весь голос. <���…> Дерсу ушел от нас, когда Володя был в лесу. Потом мы узнали, что 13 марта 1908 года каторжники, добывающие гранит на Хехцире (кусочек такого камня, привезенного из Приморья, стоит на моем столе возле компьютера. — П. К. ), убили Дерсу из-за его винтовки. Арсеньев не нашел могилу Дерсу. Воля вам покажет примерное место, с ошибкой в десятки метров”.

Андрей Битов. И смотреть, смотреть, смотреть… — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).

Нежное эссе о классике современной армянской литературы Гранте Матевосяне (1925 — 2003). “Я влюбился в этого человека и стал его выдумывать, потому что армянского я не знал и не знаю, а по-русски он тогда говорил очень выразительно. Наверное, так, как Сароян по-армянски… Во всяком случае, он был старше. И вот чем больше я его выдумывал, — потом прошла целая эпоха, в которой я выдумывал его много-много раз, — чем больше я его выдумывал, тем больше он совпадал со своим образом. Не потому, естественно, что он к нему приспособлялся. А потому, что таково настоящее воображение. Воображение — это не фантазия, это представление точного образа. Вот этот образ ярок в Гранте и внешен, потому что трудно описать, как он двигается. Его пластику, его руки, то, как на нем висит шарф… Ведь он мог быть великим актером, если бы не был великим писателем. Потому что такой фактуры, такой выраженности духа во внешности, может, и не встретишь…”

Владимир Богомолов. Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Глава из романа. Вступление и публикация Р. Глушко. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).

Глава об офицерах, добровольно поехавших в конце лета 1945 года на Дальний Восток “ставить империалистическую Японию на колени”. Цитата — из главки “Фудидзян, госпиталь”: “<���…> Позднее, в другом соединении, начальник политотдела подполковник Китаев, тоже коренной дальневосточник, публично называл всех воевавших на Западе, за границей людьми, „подпорченными Европой” или „подванивающими Европой”. На офицерских политзанятиях он, делая жесткое, враждебное лицо, говорил: „К сожалению, как мне доподлинно стало известно, среди вас находятся людишки со зловонной гнильцой, считающие возможным вспоминать буржуазный образ жизни без принципиального категорического осуждения. Приказываю: забудьте все, что вы там видели!.. Самое же опасное, что подобные антисоветские высказывания не встречают от офицеров гневного отпора! Вся эта зловонная разлагающая гниль в армии нетерпима, и мы будем выжигать ее каленым железом!”

Он заявлял нам это в глаза, не скрывая своего презрения и неприязни и ничуть не смущаясь тем, что воевавшие на Западе и, следовательно, „подванивающие Европой людишки” составляли не менее трех четвертей сидевших или стоявших перед ним офицеров”.

Анна Василькова. Семь дней. Рассказ. — “Складчина”. Литературный альманах. Омск, 2006, № 3 (5).

Этот дебютный, достаточно безыскусный и вместе с тем психологически весьма точный рассказ был отмечен специальным дипломом на конкурсе, проводившемся Минкультом Омской области и Омским отделением СРП.

Компания друзей из самых лучших чувств (скооперировавшись с популярным местным телешоу “Семь дней”) изобретательно разыграла героиню повествования, приехавшую в родной город, — в стиле а la Хичкок или а la Стивен Кинг. Розыгрыш длился не один день, работали специальные миниатюрные телекамеры, трудились нанятые актеры. Она оказалась нормальным человеком и этого подарочного юмора не поняла. “Я выключила телевизор, взяла сумку и пошла к двери. У меня больше не было друзей”.

Владимир Гандельсман. Заметки на полях стихотворений Кушнера. — “Критическая масса”, 2006, № 4 .

Все-таки злоба — пусть и “праведная”, по возможному ощущению испускающего ее, — ослепляет и оглушает (В. Г. издавна “разоблачает” поэта Кушнера и, казалось бы, набил уже руку, ан нет). Вот, процитировав строфу, В. Г. восклицает: “<...>„как он там, бедный, жил без чтения, / Стучал клюкой в гранитный желоб: / Врача, советчика, забвения, / С подругой-книгой разговора б!” Имеется в виду Овидий. Есть отчаянная бестактность и пошлость в крадеже (курсив мой. — П. К. ) у воронежского Мандельштама этих слов”.

Неужели В. Г. всерьез полагает, что опытный Кушнер, воспользовавшись реминисцентным приемом, посчитал читателей поэзии настолько непросвещенными? Ведь эдак мы в пошляки и воры запишем четыре пятых наших стихотворцев, да хотя бы Гандлевского за стихотворение “Устроиться на автобазу / и петь про черный пистолет…” (обокрал Блока, согрешил бесстыдно и беспробудно).

А propos: о том или ином использовании — и неприятии — текстов самого Гандельсмана в статьях А. Кушнера мне известно, не беспокойтесь. Не о том я. И вообще, читая сегодняшнюю литературную периодику, я почему-то все чаще вспоминаю строки Галича из его поэмы о Януше Корчаке: “Не возвращайтесь в Варшаву, пан Корчак, / Вам нечего делать в этой Варшаве!”

Ярослав Годына. Звезды внизу. — “День и ночь”, Красноярск, 2006, № 9-10 .

“Мне нравятся рассказы этого „технаря”, владеющего словом на зависть дипломированным филологам, — пишет в предисловии к публикации молодого писателя прозаик Евгений Попов. — Мне нравится отсутствие истерики в его описаниях фантасмагорических элементов нашей буйной нынешней жизни. „Доброта спасет мир, а не красота”, — думаю я, читая его странные тексты и приветствуя этот сюрреализм с человеческим лицом”.

Первая публикация крепкого, остроумного прозаика, часто работающего действительно, что называется, на грани фола. В фантазии ему не откажешь, придумщик он словно бы прирожденный. Рассказ “Случай в метро” — как поезд останавливался не на станциях (их как раз объявляли), а перед какими-то черными дырами, перед пустотой — готовый сценарий “мультфильма для взрослых”, как, впрочем, и “Лампочка”, и “Звезды внизу”.

Андрей Грешнов, Аркадий Бабченко. “Операция „Жизнь” продолжается…”. — “Art of War”. Творчество ветеранов последних войн. 2006, № 1 >.

“Правду больше не говоришь никому. Человеку не воевавшему не объяснить войну, точно так же как слепому не объяснить ощущение зеленого, а мужчине не дано понять, что значит выносить и родить ребенка. Просто потому, что у них нет тех органов чувств. Войну нельзя рассказать или понять, ее можно только пережить. Но все эти годы ты ждешь. Чего? Не знаешь и сам. Ты просто не можешь поверить, что это закончилось просто так, без всяких последствий. Наверное, ты ждешь, когда тебе объяснят. Ждешь, что кто-то подойдет к тебе и скажет: „Брат, я знаю, где ты был. Я знаю, что такое война. Я знаю, зачем ты воевал”. Это очень важно — знать зачем. Зачем погибли твои войной подаренные братья? Зачем убивали людей? Зачем стреляли в добро, справедливость, веру, любовь? Зачем давили детей? Бомбили женщин? Зачем миру нужна была та девочка с пробитой головой, а рядом, в цинке из-под патронов, — ее мозг? Зачем? Но никто не рассказывает. И тогда ты — вчерашний солдат, прапорщик или капитан — начинаешь рассказывать сам. Берешь ручку, бумагу и выводишь первую фразу. Начинаешь писать. Ты еще не знаешь, что это будет — рассказ, стихотворение или песня. <���…> Бьет барабан, и оркестр на знойном плацу играет „Прощание славянки”, и вот уже мертвецы встают из своих могил, и их много, очень много; здесь все, кто был дорог тебе в той жизни, но погиб, и вот ты уже узнаешь знакомые лица — Игорь, Вазелин, Очкастый взводный... Они склоняются к тебе, и их шепот заполняет комнату: „Давай... Давай, брат, расскажи им, как мы горели в бэтэрах! Расскажи, как мы плакали на окруженных блокпостах в августе девяносто шестого! Как мычали и просили не убивать, когда нас прижимали ногами к земле и резали глотки! Расскажи, как дергаются мальчишеские тела, когда в них попадает пуля. Расскажи им! Ты выжил только потому, что умерли мы, — ты должен нам! Расскажи всем! Они должны знать! Никто не умрет, пока не узнает, что такое война!”, и строчки с кровью идут одна за одной, и водка глушится литрами, а смерть и безумие сидят с тобой в обнимку и толкают в бок, и подправляют ручку. И вот ты уже — вчерашний прапорщик, солдат или капитан, сто раз контуженный, весь насквозь простреленный, заштопанный и собранный по частям, полубезумный и отупевший, — пишешь и пишешь и скулишь от бессилия и тоски, а слезы текут по твоему лицу и застревают в щетине...