Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)

Леонид Костюков. Провинциализм как внутричерепное явление. — “Арион”, 2009, № 4.

“Разговор о стихах идет давно и насыщенно, со всей филологической конницей и ратью, и сейчас уже в стадии определенной усталости, хорошо отвечающей усталости русской силлаботоники. А вот о поэзии — практически не на что опереться. Только на смутные ощущения. А для долгого и серьезного разговора о смутных ощущениях нужна доверительность”.

Нет, вы почитайте, что там дальше (в главе “Культурный смысл”, например): “Так или иначе, есть культурно бессмысленные стихи. Именно про них возникает вопрос: а зачем это вы написали? Я бы немного откорректировал его: а зачем это вы нам принесли? Само по себе письмо без последствий — сугубо личное дело автора. <���…> Между тем их автор, возможно, много лет пишет стихи, это важная часть его жизни, и он не готов согласиться с положением дел. Со своей невостребованностью, с тем, что поэзия в его жизни играет роль хобби. С тем, что русская поэзия — это корпус авторов и стихов, видный отовсюду, даже из города N. И современная русская поэзия — тоже корпус, видный отовсюду. И если ты хочешь там оказаться, надо принести туда кусочек живого, которого там еще нет. Поэт-любитель не согласен. Он предпочитает считать актуальную поэзию чем-то вроде то ли филологического заговора, то ли закрытого клуба, в который принимают новых членов по тусовочным соображениям в лабиринтах Москвы. Он поверхностно пролистал эти книги, альманахи и ресурсы и находит современную поэзию художественно слабой и не продолжающей славных традиций классической русской поэзии. И у него есть две точки зрения: про будущее и про настоящее”.

Ну и т. д. “У меня к этой системе тезисов непростое отношение. В целом я считаю ее антикультурным бредом с конспирологическим оттенком, возобновляющимся в разные эпохи. Вместе с тем, как всякий устойчивый бред, эта система опирается на отдельные верные положения. Иначе она не вербовала бы новых и новых адептов. На ее входных дверях написаны дельные вещи”.

…Может, отксерить и положить у входа в отдел поэзии?

Владислав Кулаков. Зрячий звук (поэзия Александра Величанского). — “Арион”, 2009, № 4.

“Осознав и декларировав в самом начале своего творческого пути принципиальную парадоксальность поэзии и языка, Величанский сформировал оригинальную звуко-смысловую поэтику, чуждую „лирического захлеба”, которая вполне логично привела его к жанру тяготеющей к парадоксальному афоризму философско-лирической миниатюры:

Не глупая игра в лото,

где цифры совпадут едва ли, —

нет, неожиданность есть то,

что мы всю жизнь невольно ждали.

А потому не сочиняй,

не фантазируй своевольно —

и так живем мы невзначай,

и с нас случайностей довольно.

С точки зрения логики сплошной парадокс: жизнь — не игра в лото, где совпадение цифр определяет случай, поскольку любая неожиданность в жизни — это то, чего мы ждали, и в то же время своевольничать бессмысленно, потому что вся жизнь состоит из случайностей. Однако вполне понятно, что хотел сказать Величанский. И сказано это настолько убедительно, что не поспоришь. Между прочим, „не сочиняй, не фантазируй своевольно” адресовано еще и поэтам, и самому себе как поэту — это выражение все той же осознанной установки на непридуманное слово: „дар речи — дар слышанья, слуха””.

Виктор Куллэ. Отогревающая речь. — “Арион”, 2009, № 4.

О поэте Ирине Ермаковой.

“В случае Ермаковой речь идет о своеобразном сканере, который стремится уловить сигналы в максимально широком диапазоне: от рассеянных в воздухе подобно замерзшим словам Пантагрюэля обломков античных мифов — до перебранки соседей за стенкой и невнятного бормотания местного юродивого. По сути, предмет ее устремлений — озвучить все живое (или бывшее некогда живым). Уже не могущее говорить либо изначально лишенное речи. Озвучить, понимая и сострадая. То есть отогреть своим дыханием те самые — замерзшие в великолепной метафоре Рабле — слова.

Ровно поэтому сам образ автора в ее стихах не то чтобы трудноуловим — но не поставлен в центр мироздания. Она, похоже, слегка стесняется привлекать внимание к собственной персоне — вокруг ведь столько всего замечательного! Как всякий истый поэт, Ермакова сочиняет стихи не из потребности одарить читателя изысками своего богатого внутреннего мира — но о людях и для людей. Просто чтобы им стало чуточку теплее в окружающем бесприютном мире. Человек может отогреть другого человека теплом своего тела, своим дыханием — но на расстоянии это можно сделать только речью. Мне от речи Иры стало теплее”.

Татьяна Лестева. Идеология божьего раболепия. Конъюнктурные графоманы в борьбе за веру. — “Литературная учеба”, 2009, № 6.

Все понятно, все правильно. Вот — из финала:

“Осмелюсь высказать крамольную мысль о том, что подобная „духовная поэзия”, одобренная высокопоставленными представителями клира, приносит больше вреда для РПЦ, чем пользы от появления в соборах нескольких десятков неофитов рыночного времени. Но, возможно, я ошибаюсь. И в ближайшее время мы увидим, что эта книга будет награждена орденом какого-либо святого, а ее авторы, все без исключения, станут лауреатами очередного православного конкурса. Как говорится, каков поп, таков и приход. Но можно ли эту идеологическую графоманию считать поэзией? Думаю, что ответ однозначен. На одном из писательских собраний даже сам главный редактор журнала „Наш современник” Станислав Куняев, наслушавшись многочисленных выступлений „православствующих” поэтов, сказал, что если они хотят писать молитвы, то пусть пишут их для храма, но не называют это поэзией”.

…И как старбо — поднимите периодику столетней давности. И как же грустно, что праведный гнев уважаемого автора, главного редактора альманаха “На русских просторах”, не оставляет пространства для сочувствия этим несчастным. Возможно, что-то “не то” в этой по-своему блестящей разгромной статье увидели и в редакции, — дали в эпилоге пояснение, что не преследовали-де “цели оскорбить чьи-либо религиозные чувства”.

А над этим пояснением — развеселый рисунок лауреата Международной ленинской премии за укрепление дружбы между народами, политического карикатуриста, товарища Жана Эффеля (из его знаменитой, так любимой на Старой площади похабной книги “Сотворение мира”), который вряд ли был предложен самой Т. Лестевой.

И смех и грех. Что до карикатур, то я помню — мы живем в светском государстве.